Грандиозные авантюры. Николай Резанов и мечта о Русской Америке - Оуэн Мэтьюз

Пока шли работы, дон Хосе Дарио пригласил своего будущего зятя и его «друзей» на пикник в семейное ранчо Эль Пинар, расположенное в сорока пяти километрах от Сан-Франциско2. Дамы ехали в колясках на высоких колесах, мужчины – верхом. Большой дом из обожженного на солнце кирпича окружал огромный сад, похожий на парк. На металлической решетке, которая по-испански называлась barbacoa, жарили говядину – этот способ приготовления мяса популярен среди жителей Калифорнии и по сей день. Потом испанские солдаты и индейцы показали, какими хорошими наездниками они являются. Резанова удивило мастерство «этих калифорнийских казаков». Он в очередной раз убедился в том, что испанские территории в Америке очень плохо защищены. «Гишпанцы весьма слабы в краю сем, и ежели б в 1798 году, когда Гишпанскому двору война объявлена была, находилась компания наша в соответственным занятиям ея силах, то легко бы частию Калифорнии по 34° северной широты до миссии Санта-Барбара воспользоваться можно было и навсегда за собою удержать лоскут сей потому, что из Мексики по самому положению природы никакой бы помощи сухим путем подать им не можно»3, – писал он.

Когда русские вернулись в Сан-Франциско, их ждали плохие новости. Американский корабль «Павлин» (Peacock) под командованием капитана Оливера Кимбала из Бостона зашел в Сан-Диего, чтобы пополнить запасы воды и провианта. Испанцы совершенно справедливо заподозрили американцев в том, что они идут на север для охоты на каланов, и не где-нибудь, а в испанских водах, и арестовали четырех человек. Во время допроса моряки признались в том, что плывут в русскую Ситку для торговли оружием и другими товарами. «Это правда? – поинтересовались у Резанова испанцы. – Вы торгуете с ними?»

Резанов наверняка нахмурился, потом его лицо приняло негодующее выражение. У этого человека, бесспорно, были свои положительные качества, но при этом он был самым настоящим и очень убедительным лгуном. «Очень рад <…> что вы напомнили мне о сем происшествии. Бостонцы нам более вашего вреда делают. У вас высаживают они людей, а у нас увозят их. Кроме производимой ими в наших водах торговли этот бездельник, о котором говорите вы, захватя на промысел отделившуюся партию наших американцев, увез кадьякцев до 40 человек и с семействами их, на другой год такого же разбора молодец капитан Барбер привез нам из них 26 человек на Кадьяк, говоря, что он их из плена на Шарлотских островах выкупил и не отдавал их иначе как за 10 000 рублей, которые мы из человеколюбия заплатить принуждены были, но куда других девал он их, мы и теперь неизвестны»4, – вот так он описывает этот эпизод графу Румянцеву.

Резанов неоднократно позволял себе врать, но то, что он тогда наплел, уже ни в какие ворота не лезло. На самом деле Кимбалу людей дал Баранов, для того чтобы они охотились на каланов в калифорнийских водах, а Барбер с риском для своего корабля и команды освободил их из плена тлинкитов, в который те попали после взятия Михайловского форта. «Да таких, как этот Барбер, надо гнать подальше из этих мест», – заявил Резанов Аргуэльо, который сделал вывод о том, что его будущий зять является союзником испанцев в борьбе с бостонскими купцами.

Трюм «Юноны» наполнился, и Резанову надо было побыстрее поднимать паруса, пока испанцы не убедились в том, что Баранов, правитель русских поселений, на самом деле активно сотрудничает с американцами. Если вице-король отдаст приказ захватить «Юнону», то никакая дружба с Аргуэльо Резанову уже не помогла бы.

Камергер объявил о своем отъезде и обещал Кончите, что обязательно вернется. Вполне вероятно, что он говорил серьезно.

В гарнизоне устроили прощальный бал, на который собрались именитые гости со всей округи: из Монтерея, Санта-Барбары, а также из небольшого поселения, основанного в последнем десятилетии ушедшего века самим Аргуэльо, под названием Лос-Анджелес, или, по-испански, Nuestra Señora la Reina de Los Ángeles. Лангсдорф тщательно записал инструменты, которые привезли из гарнизона в Санта-Барбаре: «4 флейты, 3 кларнета, 2 трубы, 2 контрабаса, 1 барабан, 6 старых и 4 новых скрипки, один треугольник и один ксилофон». Испанцы были в сомбреро и с огромными шпорами, а женщины нарядились в мантильи и кружева. Резанов в своей форме камергера двора и в орденах был, бесспорно, самой яркой звездой вечера, на котором он танцевал с Кончитой в последний раз.

На следующий день в миссии провели службу: молились о том, чтобы путешествие «Юноны» прошло безопасно; русские офицеры пришли на службу в парадных мундирах. Потом в гарнизоне устроили прощальный обед.

Поэты и писатели много писали о последней встрече Резанова и Кончиты. Один из них, Андрей Вознесенский, считал, что при расставании было чувство безнадежности. «Я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду», – говорит Кончита Резанову в поэме «Авось!».

Согласно описанию Лангсдорфа, прощание с русскими было прозаичным: «Губернатор, все члены семьи Аргуэльо, а также несколько друзей и знакомых собрались и махали нам шляпами и платками». «Юнона» дала салют из шести пушек (в общем, из всех действующих, потому что остальные были муляжами), и в ответ отсалютовали девять орудий испанской батареи.

Прозаичным, но не для всех. Почти через полвека после описываемых событий Кончита призналась молодой сестре Винсентии, что, когда корабль Резанова исчезал из виду, у нее возникло самое плохое предчувствие. «Несмотря на то что Кончита… никогда не сомневалась в преданности (Николая) и в искренности его чувств по отношению к ней, она сказала мне тогда, что в то время, когда корабль уплывал по водам залива, у нее возникло странное, тревожное и неприятное предчувствие, не покидавшее ее всю ночь и весь следующий день»5.

Обратный путь оказался непростым. Десять дней стоял полный штиль, потом у многих началась, как пишет Лангсдорф, «ревматическая лихорадка», да еще вдобавок ко всему такелаж кое-где сгнил и обвалился. Но еды на борту было вдоволь, и «вид у членов команды был здоровый, к ним вернулись силы и хороший цвет лица. Никто бы и не смог предположить, что это были те же самые люди, которые отплыли из поселения такими бледными, истощенными, худыми и несчастными».

Седьмого июня «Юнона» подошла к острову Ситка. Всем членам команды не терпелось сойти на берег, но после выстрела из пушки, возвещающего о прибытии корабля, никто не вышел их встречать. Когда «Юнона» была почти у берега, показались две байдарки, «гребцы в которых были такими тощими, что напоминали скелетов»6.

Увидев провиант, Баранов чуть не расплакался. Он признался, что был уже готов к тому,