Грандиозные авантюры. Николай Резанов и мечта о Русской Америке - Оуэн Мэтьюз

Георга Лангсдорфа, который, как известно, не лучшим образом относился к Резанову. На втором месте письма самого Резанова директорам компании. Именно на втором, потому что камергер весьма сухо описывает свои отношения с Кончитой и говорит о них исключительно с точки зрения политических последствий, которые этот роман может иметь. Это так – роман Кончиты и Резанова в большой степени имел политическую подоплеку, что косвенно подтверждает в своих записках Лангсдорф: «Мы много и приятно общались с членами семьи Аргуэльо – пели, музицировали, танцевали и гуляли. Все это пробудило в душе камергера фон Резанова новые и важные мысли, после чего он придумал план, который сильно отличался от изначального». То есть план был прежним: установить торговые отношения между русскими и испанскими колониями. «Но очаровательные глаза доны Консепсьон произвели на него неизгладимое впечатление, и он решил сделать женой дочь comandante Сан-Франциско, чтобы достичь стоящие перед ним политические цели»2.

Резанов всеми силами старался очаровать членов семьи Аргуэльо, и, надо сказать, женщины этой дружной и любящей семьи были очарованы им. Один или в компании с кем-то Резанов стал ежедневно наведываться в гарнизон и пить горячий шоколад с Кончитой и ее матерью. Он прекрасно говорил по-французски и все чаще стал вставлять испанские фразы, что было не трудно, так как французский является родственным испанскому языком. Когда отец Кончиты вместе с губернатором приехали в Сан-Франциско из Монтерея, Резанов был уже в настолько дружеских отношениях со всеми членами семьи, что ему «рассказывали все то, что говорилось в его отсутствие»3.

Кончита была умной девушкой, и Резанов беседовал с ней часами напролет (при этом мы знаем, что Резанов не терпел дураков и не любил с ними общаться). «Ежедневно куртизуя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер ее, честолюбие неограниченное», – писал он Румянцеву. Кончита была девушкой амбициозной и очень хотела уехать из гарнизона, чтобы увидеть мир. Резанов замечает, что «неограниченное честолюбие» пятнадцатилетней Кончиты делало для нее ее отчизну «неприятною», и он даже приводит слова юной прелестницы: «Прекрасная земля, теплый климат. Хлеба и скота много, и больше ничего» 4.

Однако существует еще один источник информации о Кончите. Это Мария Мануэла Францеска Сальдаго, родившаяся в 1838 году. Монахиня доминиканского монастыря в Монтерее (с 1852 года), она близко знала Кончиту на закате ее жизни. Сальдаго, или сестра Винсентия, или, как ее называли в монастыре, Старая Вини, незадолго до своей смерти в 1940 году рассказала о Кончите одному священнику. Несмотря на то что в рассказе Винсентии много нестыковок и противоречий, это достаточно достоверный источник, ведь она знала Кончиту лично.

По словам Винсентии, у Кончиты «было красивое лицо и прекрасная фигура. Ее лицо было скорее овальной, чем круглой, формы и казалось небольшим. Даже когда ей было уже за шестьдесят, на ее лице не было морщин… Глаза были большими и, несмотря на годы, не утратили своего блеска. Они были темно-синими, словно небо, а когда я смотрела в них, мне казалось, что они темные, как океан. Голос ее был мягким, низким и очаровательным. По-испански она говорила очень правильно, без ошибок. С кем бы она ни говорила, с мужчиной или с женщиной, она всегда смотрела собеседнику в глаза, и казалось, что она, как ребенок, верит тому, с кем говорит»5.

Пятнадцатилетняя Кончита унаследовала от отца крестьянский прагматизм и желание преуспеть в этой жизни, а от матери – утонченность и изысканность. Дон Хосе Дарио поступил на военную службу драгуном и к 1781 году дослужился до лейтенанта в гарнизоне Санта-Барбары, а в 1798 году стал комендантом гарнизона в Сан-Франциско[76]. Хьюберт Банкрофт (Hubert Bancroft), один из первых историков, занимавшихся прошлым Калифорнии, взял интервью у нескольких людей, которые лично знали дона Хосе Дарио Аргуэльо. Все говорили, что он был высоким и представительным и у него была очень темная кожа. Несмотря на темный, как у крестьянина, цвет кожи, Аргуэльо женился на дочери аристократа. Дона Мария Игнасиа Морага была чистокровной испанкой, а также родственницей (по крови или же через браки своих братьев и сестер) с самыми именитыми семьями колонии. Ее дядя основал presidio в Сан-Франциско. В замужестве она родила пятнадцать детей, то есть почти четвертую часть белых детей, которые появились на свет за двадцать лет существования колонии Сан-Франциско6.

Дона Мария де Консепсьон (Кончита) училась во францисканской миссии Долорес. Она никогда не уезжала далеко от Сан-Франциско, разве что только в столицу провинции Монтерей, расположенную в двух днях пути. В Сан-Франциско жили всего семьдесят белых колонистов. О путешествии в Мексику не могло быть и речи, потому что оно было слишком опасным. О поездке в Испанию тоже никто не заикался. Кончита выросла на самом краю цивилизованного мира, поэтому не стоит удивляться тому, что она так хотела увидеть свет. Резанов хотел при помощи союза с Кончитой решить определенные политические задачи, а она хотела с его помощью увидеть мир за пределами небольшой колонии в Сан-Франциско, и Резанов был для девушки единственным человеком, который мог предоставить ей эту возможность.

В жизни Резанова большую роль сыграли две сильные женщины: Екатерина Великая и Наталья Шелихова, и он, конечно же, знал, что в мире, которым правят мужчины, женщины могут обладать огромной властью. Руководствуясь этим важным знанием, он решил сделать женщин, проживающих в гарнизоне, своими союзницами и… шпионками. У Резанова была цель – он хотел, чтобы старый бюрократ дон Аррильяга закрыл глаза на установленные в Мадриде правила и разрешил наполнить трюм «Юноны» зерном. Чтобы эту цель приблизить, он одаривал женщин подарками: льняной и хлопчатобумажной тканью, зеркалами, ножницами и всякими безделушками, которые должны были напоминать женщинам о щедрости русского гостя и мощи страны, в которой он родился.

Впрочем, наступление Резанова на Аррильягу велось по двум направлением. Кроме женщин были еще и монахи. Резанов общался с монахами через Лангсдорфа. Он запретил доктору уходить далеко от гарнизона, чтобы до приезда губернатора ни у кого не сложилось впечатления, будто русские шпионят. После приезда губернатора Резанов стал обхаживать Аррильягу, а Лангсдорф наконец-то получил возможность исследовать местную флору и фауну.

Лангсдорф, хотя и был протестантом, довольно быстро нашел общий язык с францисканцами. Монахи казались ему простыми и искренними, и у них не было никаких амбиций (наличие которых так сильно раздражало Лангсдорфа в Резанове). Языком общения стала латынь. Доктор расспрашивал своих новых друзей о земледелии и политике, проводимой в колонии. Монахи слушали его рассказы о судьбе Церкви в наполеоновской Франции и