Грандиозные авантюры. Николай Резанов и мечта о Русской Америке - Оуэн Мэтьюз

что колонию захватит тысячный отряд воинов-тлинкитов, появившийся на севере острова. Индейцы утверждали, что-де собрались ловить рыбу, но скорее всего готовились штурмовать крепость, так как для них не являлось секретом, что русские находились на грани голодной смерти. Эту информацию они получили от женщин, которых специально засылали в поселение, чтобы держать все под контролем. Так что Резанов вернулся как нельзя вовремя7.

Но и кроме угрозы со стороны индейцев жизнь в форте во время отсутствия «Юноны» была не самой веселой. В мае в бухту пришел корабль O’Cain с новым капитаном на борту по имени Джонатан Виншип (Jonathan Winship). Капитан необдуманно пригласил Баранова и его офицеров отобедать на борту. К сумеркам, пишет Виншип в своем дневнике, «все наши гости находились в состоянии сильнейшего опьянения и стали бедокурить. На пятой склянке (в девять часов вечера. – О. М.) они наконец-то сжалились над нами и покинули корабль. Среди них не было ни одного трезвого. На радостях мы выстрелили из пяти пушек и три раза прокричали «Виват!»8. Виншип взял себе сто охотников-алеутов (плюс двенадцать женщин в придачу), и Баранов был счастлив временно избавиться от лишних ртов. За промысловый сезон предприимчивый американец добыл 4820 шкурок, что сделало 1806 год рекордным по добыче меха за все время существования Русской Америки.

Кроме алкоголя Виншип привез в Новоархангельск важную информацию: король Гавайев Камехамеха хотел завязать с Барановым торговые отношения. Гавайцы могли предложить русским свиней, таро (не карты, а растение – колоказию съедобную), плоды хлебного дерева и пеньку для строительства судов, а взамен получить лес, льняные ткани и железо. Камехамеха намеревался лично посетить Ситку, осмотреть поселение и, как говорится, ударить по рукам.

Предложение делалось Баранову, но понятно, что за его спиной стоял Резанов, который давно утверждал, что торговля на Тихом океане жизненно необходима для России в целом и для Русской Америки в частности. И вот наконец было получено конкретное деловое предложение, которым, конечно же, следовало воспользоваться.

Резанов принялся писать письма: государю, Румянцеву и директорам компании. Еще во время пребывания в Калифорнии он написал письмо Румянцеву с извещением о том, что «Юнона» добралась до испанских колоний в Америке. Это письмо было отправлено из Сан-Франциско в Петербург испанской почтой через Мексику. Чтобы не компрометировать себя, Резанов ни словом не упомянул о своих отношениях с Кончитой, о переговорах со Святыми Отцами и о тех планах, которые вынашивал по поводу испанских владений в Америке.

После возвращения в Новоархангельск Резанов написал Румянцеву второе письмо – длиннейшее, убористым почерком на ста двадцати страницах. Сейчас оно хранится в Архиве внешней политики Российской империи (АВПРИ) в Москве. Именно на это письмо ссылаются иследователи, когда пишут об истории Российско-Американской компании. Однако существует и более ранний, черновой вариант письма, который нашли в бумагах Резанова, когда тот умер в Красноярске; ознакомиться с ним можно в Российском государственном историческом архиве (РГИА; Санкт-Петербург). Если сравнивать тексты, то можно найти более сотни разночтений, и о том, какие чувства Резанов испытывал к Кончите, мы узнаем из чернового послания9.

В финальной версии письма Резанов четко дает понять, что строил отношения с Кончитой с холодным расчетом и ставил перед собой не личные, а политические цели. Например, он пишет в черновой версии: «Позвольте рассказать вам о наших американских обычаях и привычках – когда искренне кого-нибудь любишь, тогда вся семья устраивает праздник и печет бисквиты, после чего приглашают дорогого гостя, чтобы он их попробовал, которого окружают всей семьей, чтобы показать, что всей семье важно, понравилось ли ему угощение. Я зашел на чистую кухню, в которой сидела дона Игнасия вместе с детьми и женской половиной дома. Гишпанки подходили ко мне по одной и предлагали отведать то, что они приготовили, поэтому получилось, что я еще один раз пообедал». Описание этого милого эпизода, как ни сложно предположить, в финальный текст не попало – Резанов не хотел, чтобы его отношения с семьей Аргуэльо показались сторонним лицам слишком близкими.

В черновике Резанов пишет: «Прекрасная Консепсия умножала день ото дня ко мне вежливости <…> мы ежечасно сближались в объяснениях, которые кончились тем, что я предложил ей свою руку и сердце». Этот пассаж Резанов переписал до неузнаваемости, и в финальном варианте получилось: «Ежедневно куртизируя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер ее, честолюбие неограниченное, которое при пятнадцатилетнем возрасте уже только одной ей из всего семейства делало отчизну ее неприятною. «Прекрасная земля, теплый климат. Хлеба и скота много, и больше ничего». Я представлял ей российский [край]посуровее, и притом во всем изобильный, она готова была жить в нем, и, наконец, нечувствительно поселил я в ней нетерпеливость услышать от меня что-либо посерьезнее до того, что лишь предложил ей руку, то и получил согласие». О помолвке с Кончитой Резанов изначально писал так: «Решимость обеих сторон, наконец, всех успокоила», однако в финальном варианте мы читаем слова «ее решимость, наконец, всех успокоила».

Вне всякого сомнения, Резанов боялся, что его помолвку с Кончитой расценят как предательство. Именно поэтому он буквально из кожи вон лез, чтобы доказать, что не перешел на сторону врага. В официальном письме Румянцеву он пишет, что роман затеял вовсе «не по пылкой страсти в моих летах уже места не имеющей, но совсем из других побуждений». Из каких же? Разумеется, из высоких – на пользу Отечества! Он не отвергает, что хотел бы вернуться в Калифорнию (как и обещал Кончите), но преподносит это совсем в другом свете: «Могу я новую показать услугу Отечеству личным обозрением гавани Вера-Круца, Мексики и таким проездом чрез всю внутренность Америки, каковым по подозрительности Гишпанского Правительства едва ли кто подробно мне воспользоваться может, привесть вам о всей торговле их, избытках, недостатках и прочем полные замечания; могу извлечь новые для соотчичей моих выгоды и, ознакомясь с Вице-Роем, попытать с восточной стороны Америки портов судам нашим, авось либо россиян во дни попечительного о них Государя откроют и из Петербурга торговлю теми избытками природы и произведениями промышленности нашей, которыми иностранцы на счет наш пользуются, могу в то же время кинуть лаз на торговлю Американских Штатов, побывав в них и соглася торговые их с нашею компанию виды». То есть перед нами предстает не потерявший голову любовник, а холодный и расчетливый дипломат.

Еще один момент. Михаил Булдаков, входивший в число директоров РАК, был женат на сестре покойной жены Резанова, то есть приходился ему свояком. Булдакову Резанов пишет: «Из моего калифорнийского донесения не сочти меня,