Ленинград: архитектура советского модернизма, 1955–1991. Справочник-путеводитель - Анна Юлиановна Броновицкая

благодаря наличию сквозных проходов под домом»[452]. Правда, в ранней версии весь первый этаж занимали магазины, но их сплошные витрины тоже отрывали дом от земли (и вообще он должен был стоять на берегу Южного Обводного канала, так что и ассоциации с кораблем неслучайны). Это очень благородный дом, в котором как бы нет особой архитектуры; опоры— «ножки», создающие проходы, — не более чем корбюзианский мотив (отсылающий также к жилмассивам 1920-х), как и выступы с лоджиями, смутно напоминающие эркеры. А угловое остекление лоджий — тоже не слишком про конструктивизм: углы не прямые, а скошенные (но это и интереснее). Дом покрашен в белый цвет, но на самом деле он кирпичный; сначала кажется, что парит «покоем» над парком, но на самом деле имеет Н-образный план, создавая своими крыльями дворовый уют на обе стороны. И во всех окнах — зелень этих дворов.

➧Для своего времени это было очень приличное жилье (недаром здесь обитает фарцовщик Кораблёв из фильма Евгения Татарского «Колье Шарлотты», 1984): большие прихожие со встроенными шкафами, кухни — 9 кв. м, «а в трехкомнатных квартирах есть даже маленькая комнатка для всяких инструментов, которую в шутку называли „тещиной комнатой“»[453]. Сам же дом имеет в народе нехорошее название «Дом еврейской бедноты», но и оно при этом является диалогом с традицией: именно на месте 2-й улицы Деревенской бедноты (бывшей Малой Дворянской) вырос первый в послевоенное время «элитный» дом, прозванный «Дворянским гнездом»{15}. Тут же и место не столь козырное, и элита пожиже: научная и творческая интеллигенция, работники «Ленфильма» и СКБ «Малахит», где проектировали атомные подлодки. Этот секретный «ящик» с фигуркой космонавта на фасаде (чтобы сбивать с толку американских шпионов) находится в этом же дворе (архитектор А. Эфраимович, 1965).

➧Этот дом переоткрывает в ленинградской архитектуре тему курдонера (которую когда-то — в новом масштабе — открыл Леонтий Бенуа в доме страхового общества «Россия» на Моховой, 1897–1899). Это попытка дать жителям хоть какую-то, если не приватность, то идентичность, вернуть двор, который исчезал в новых районах. Продолжит тему жилой дом работников Октябрьской железной дороги Александра Васильева (проспект Непокоренных, 74, 1976). Он стоит в куда более грустном месте (между кладбищами, больницами, у скрещенья двух проспектов), как бы уже вне города и предпринимает героические попытки привнести в жизнь радость — за счет архитектуры. Квартиры здесь умеренно пристойные (без раздельных санузлов и смежных комнат, кухни — 7 кв. м), виды — широкие, хотя и в никуда. Зато сам дом горделиво красив. Две башни по краям, фирменные васильевские угловые балконы (как на Свердловской набережной{26}), а на фасаде — расположенные в шахматном порядке. Но, главное, конечно, это — дуга. При всей своей нерациональности дуга никогда не уходила из питерской архитектуры, появляясь даже там, где это никак не было обусловлено топографией — будь то зажатый среди других зданий «дом-колбаса» Григория Симонова на улице Бабушкина (1932), обращенная во двор дуга общежития Павла Абросимова между двух Посадских (1935), стоящие уже на Неве дома того же Симонова (Малоохтинский проспект, 1939), или дом Ленсовета на Карповке Евгения Левинсона и Игоря Фомина (1934). Но, как сам дом подчеркнуто демократичен (в отличие от мощной роскоши дома Ленсовета), так и дуга его скорее гуманистична, чем дворцова: она деликатно приобнимает двор и визуально продолжается в парк, отделяющий дом от шумной трассы.

Жилой дом работников Октябрьской железной дороги

➧Еще одна попытка создать собственный мир за счет формы — дом-«змея» (Товарищеский проспект, 28, корп. 1, 1980), который Анри Аланнэ возвел для сотрудников Электротехнического института (ЛЭТИ{46}), — и это уникальный случай, когда жизнь советского итээра протекала в необычных современных зданиях и дома, и на работе. Вьется дом не безответственно, а вторя изгибам реки Оккервиль; рифленый фасад из сплошных лоджий задает ритм, который хорошо подчеркивает форму.

Дом-«змея». Товарищеский проспект, 28, корп. 1. 1980

➧Наконец, самая длинная жилая линия — вытянувшаяся на полтора километра! — закономерно зовется «Великой китайской стеной». Она, правда, не сплошная, в ней есть разрывы, а также башни, замыкающие перспективы других улиц (в том числе так и не получивших продолжения — как улица Победы или Авиационная, которую сюда даже не дотянули). Эту мегаструктуру (Варшавская улица, 25–43) Владимир Щербин, Михаил Сарри и Юрий Песоцкий проектировали с 1977 года (строили с 1980-го по 1995-й) — после того, как с улицы сняли железную дорогу и назначили ее дублером Московского проспекта. У «Стены» была задача служить шумозащитной застройкой для кварталов между Варшавской и Новоизмайловским. Поэтому на Варшавскую выходили только кухни и санузлы (их узкими окнами «Стена» действительно похожа на крепостную), а жилые помещения — во двор (парадные же имели выходы на обе стороны). «СНиП требовали для 1-, 2-, 3-, 4-комнатных квартир площадь 36, 48, 63, 72 кв. метра соответственно, — вспоминает Михаил Сарри. — Помню эти цифры как таблицу умножения. Превышение допускалось в пределах 5 %. Были анекдотические случаи, когда излишки площади квартир присоединялись к межквартирным коридорам. Кухни получались от 8 до 12 метров. Парадоксально, но сейчас квартиры с площадями по советским нормативам оказываются самыми ликвидными. Тогда это были дома для очередников»[454].

Жилая мегаструктура. Варшавская улица, 25–43

➧Еще один вариант шумозащитной архитектуры — комплекс на проспекте Науки, 44 (С. Гайкович и Л. Ченцова, 1988). Здесь все наоборот: в роли шумозащиты выступает невысокий 4-этажный фронт вдоль проспекта (все его жилые комнаты обращены, естественно, во двор), а уже от него в тот же двор отходят три объема, повышающиеся по мере удаления от трассы до 14 этажей. Такая необычная форма спровоцировала кучу прозвищ («Змей Горыныч», «Дом-гора») и некоторое количество проблем при строительстве. «Это сейчас архитекторы, увидев отклонения от проекта, пишут письма начальству, ругаются, — рассказывает Гайкович. — А тогда можно было действовать проще: приезжаем и видим, что неправильно, некрасиво уложена бетонная перемычка над ответственным проемом. И сверху уже уложена кирпичная кладка в четыре ряда. Я бегу в магазин за бутылкой. Метр кладки убран, вызван крановщик, поставивший перемычку как надо…»[455] Но при том, что «структурная идея, проделав долгий путь от схемы звуковой волны до лепки макета здания, получила свое четкое воплощение»[456], в деталях дом получился довольно унылым; «монотонность, побежденная в целой структуре, перекочевала во внутреннюю сущность этих корпусов»[457], — метко и едко замечает Сергей Шмаков; «коридорность