"Санта-Барбара". Компиляция. Книги 1-12 - Генри Крейн

если я уже мертв, то умереть во второй раз? Разве я смогу? Это не спасет меня. Смерть — спасение? — недоумевал Мейсон. — Какие странные мысли приходят мне в голову… А если мне испытать судьбу еще раз, броситься под колеса машины? Нет, даже не бросившись, я не буду смотреть по сторонам, а закрою глаза и пойду по автостраде».

Мейсон представил себе, как он бредет по автостраде, глядя себе под ноги. Машины сигналят, тормозят, проносятся рядом с ним, из кабин доносится ругань.

А он идет навстречу смерти…

«Нет, это ничего не решит», — вздохнул Мейсон, развернулся и пошел по улице назад.

Он всматривался в лица прохожих и они казались ему в сумеречном свете мертвенно–бледными. Зажигались огни рекламы и это лишь усиливало впечатление.

Под витриной магазина сидел уличный музыкант, его лицо заливал синий свет неона, а сухие костлявые пальцы перебирали струны банджо.

Мейсон опустил руку в карман, вытащил купюру и бросил ее в футляр музыкального инструмента.

«Этот футляр с бархатной обивкой внутри очень напоминает мне гроб, — подумал Мейсон и улыбнулся своей мысли. — Правда, он немного мал для этого мертвеца–музыканта, но цвет у музыканта очень подходящий — синий, как и положено покойнику».

Музыкант с благодарностью закивал головой и улыбнулся, обнажив ровные зубы. Его слипшиеся волосы затряслись, а пальцы еще быстрее принялись перебирать струны банджо.

«Какой противный звук, — подумал Мейсон, — да и играть он совсем не умеет. Или, может, я стал бесчувственным? — подумал Мейсон и украдкой ущипнул себя за руку. — Если я мертвец, я не почувствую боли».

Но боль была ощутимой, и Мейсон принялся растирать ладонь запястья.

Он прошел еще полквартала, пока не уткнулся в открытую дверь бара.

«Я хочу пить», — подумал Мейсон и зашел вовнутрь.

В помещении было довольно шумно и многолюдно. Это было не очень дорогое заведение и поэтому здесь было много молодых людей.

Мейсон показался сам себе старым.

За спиной бармена мерцал экран телевизора, но на него мало кто обращал внимание, тем более, что звук был отключен. Зато из двух колонок рядом с телевизором вырывалась оглушительная музыка.

Мейсон подошел к стойке и заказал минеральной воды.

Бармена это не удивило, и он тут же выполнил заказ.

Мейсон стоял, отпивая солоноватую воду глоток за глотком, и разглядывал посетителей.

Лица были залиты светом разноцветных фонарей, и люди казались какими‑то ненастоящими, а улыбки и гримасы неестественными. Из всей этой массы натуральным и естественным казался лишь бармен, освещенный лампами дневного света.

Он быстро перебирал пальцами купюры, подсчитывая выручку.

Внезапно безмолвное лицо диктора сменили документальные кадры. Пылающий самолет, лежащий на кукурузном поле. Съемки явно велись с вертолета, Мейсон разглядел его тяжелую тень, — скользящую по зеленому полю.

— Звук! — раздался голос из зала. — Звук!

Бармен обернулся и, выключив музыку, добавил звук.

Послышались слова диктора: «Эти виды смерти и разрушения несколько дней назад потрясли всю нацию».

Голос диктора был бесстрастен.

А в это время по экрану плыли шлейфы дыма, бегали пожарники, мелькали санитары с носилками и сверху, с вертолета, все это казалось ненастоящим, игрушечным, словно бы взрослые люди играют в какую‑то странную игру.

Но потом кадры воздушной съемки сменились кадрами наземными. Теперь уже можно было рассмотреть лица людей, можно было видеть кровь и изувеченные обгоревшие тела.

«Это довольно обычная история, — бесстрастно вещал диктор, — такое случается несколько раз в год. Это был самый обыкновенный перелет. Миллионы американцев совершают такие полеты по нескольку раз в год. Но каждый раз люди содрогаются, узнав о подобной катастрофе. Отказала система управления, потом один из двигателей. Самолет был вынужден развернуться и возвращаться в пункт вылета. Он не дотянул до посадочной полосы всего несколько миль и рухнул на кукурузное поле. Что мы можем сделать для тех, кто погиб?»

В кадре возникло лицо тележурналиста.

«Что мы можем сделать для тех, кто остался жив? И что они могут сделать для себя сами»?

Его вопрос так и остался безответным. А на экране еще несколько минут шли документальные кадры.

Мейсон видел, как люди в баре постепенно теряют интерес к передаче, но когда на экране возникло крупным планом лицо плачущего ребенка с окровавленной щекой, шум голосов в зале мгновенно стих и все уставились на экран.

А там женщина, вырываясь из рук пожарных, пыталась броситься к пылающему самолету и беззвучно кричала. Но Мейсон знал, о чем кричала женщина, и у него в голове вновь зазвучал ее голос:

— Там мой сын, пустите меня! Пустите! Там Бобби!

Мейсон прикрыл глаза, а когда открыл их вновь, то увидел на экране себя. Он шел лицом на камеру, держа в руках маленького ребенка.

Мейсон смотрел на свое лицо и сам себе казался каким‑то иным. Это было так странно — идти самому себе навстречу, заглядывать самому себе в глаза.

И Мейсон не мог себе припомнить, чтобы его в этот момент, когда он шел с ребенком на руках, кто‑то снимал камерой.

«Это я? — сам себе задал вопрос Мейсон. — А кто же еще, конечно ты. Ведь все это с тобой было. Или же не было? — задумался мужчина. — Лучше бы не было».

Мейсон допил воду. Его удивляло, что никто не узнает его, сидящего тут за стойкой. Такой он никому не интересен, зато все глядят на него на экране и восхищаются его смелостью.

«Может, я там настоящий? подумал Мейсон. — А здесь всего лишь мое тело, моя оболочка? Может, моя душа осталась там, на кукурузном поле? Я обязательно должен найти женщину, которая потеряла своего сына. Ведь я видел его мертвым еще до взрыва, а она верит, что тот жив. Я должен успокоить ее, и я это смогу сделать».

Мейсон поднялся от стойки.

Бармен, глядя ему в глаза, приветливо улыбнулся. Мейсону на какое‑то мгновение подумалось, что бармен узнал его и понял, что он, Мейсон, и человек на экране одно и то же лицо. Но потом тут же сообразил, что ошибся.

— Заходите еще, сэр, — проговорил бармен.

Мейсон прошел сквозь толпу, которая уже успела забыть о том кошмаре, который несколько минут назад привлекал ее внимание.

Все вновь были заняты только собой и своими проблемами.

«Наверное, это и правильно, подумал Мейсон, — живые должны думать о живых, а помочь погибшим уже невозможно».

— Я должен отыскать эту женщину», — вновь проговорил себе Мейсон и вспомнил лицо мулатки,