«Изображение рая»: поэтика созерцания Леонида Аронзона - Пётр Казарновский

человека, специфике хозяйствования. Употребление этого прилагательного в конструкции с именем «лето» окказионально: и «лету» приписывается локальное существование, так что оно мыслится протекающим на ограниченной территории, и сам «лес» словно завладевает временны́м промежутком, делая его своей собственностью, принадлежностью. Кроме того, не следует забывать, что у лексемы «лето» два самостоятельных значения, что это слово омонимично (нечто подобное мы уже встречали со словом «свет»): наряду с названием самого теплого времени календарного года, это слово в своем устаревшем значении обозначает большой промежуток времени, от года до жизни, с которым связаны слово «летоисчисление» и формулы возраста (столько-то лет), а также известное библейское изречение «проповедовать лето Господне благоприятное» (Ис., 61, 1): некоторое совмещение этих значений встречаем в варианте «Двух одинаковых сонетов» (1967, № (116–117)): «Я из небытия в небытие / Тридцатое проныриваю лето» (Т. 1. С. 367).

Таким образом, словосочетание, ставшее названием поэмы, можно интерпретировать как «лето леса» или, что гораздо уже, «лето в лесу». Вместе с этим не стоит упускать из виду известную свободу, раскрепощенность Аронзона в поэтическом назывании (вспомним «вуаль во взоре» девы из «Стихотворения, написанного в ожидании пробуждения», 1968, № 94), и потому не станем отвергать и такой вариант интерпретации, как «летний лес» – гораздо более узуальный, привычный, чем рассматриваемый. Но это привычное сочетание, пусть бессознательно угадываемое на уровне смысла в том, которое дано, – получает шанс на избавление от окаменения. Такая синтаксическая конверсия как частный случай транспозиции, видимо, имеет комическую природу, используется в пародийной литературе – ср., например, в «Кривом зеркале» А. Измайлова (раздел «История русской критики», главка «Георгий Чулков»): «Мистический анархизм!.. Анархический мистицизм!..» [Измайлов 2002: 162].

Поэтическому слову Аронзон сообщает обязательные полисемантичность, многозначность, многосмысленность, которые подчас трудно рационально толковать, а можно лишь интуитивно угадывать. Поэт использует ограниченный набор средств, требующих изощренной проработки слова на микроуровне – буква, слог, морфема, флексия. В результате их перестановок, обмена между словами, составляющими смысловые пары, возникают новые конструкции, несущие в себе черты асимметрии – признак активной транспозиции. При этом процесс словообразовательной конверсии, которой автор подвергает слова на микроуровне, отражается на всем высказывании в целом, делает весь рассматриваемый поэтический мир неустойчивым, балансирующим, текучим, но одновременно сжатым, нерасплывчатым, что позволяет локализовать объектность, вещность, признаковость описываемого пространства, как это происходит в словосочетании «лесное лето».

Будучи в поэтическом творчестве сконцентрирован на довольно ограниченном наборе слов, Аронзон стремится представить их стилистические возможности, совмещая процесс их выявления с процессом их реализации, отчего сам акт созидания нередко превращается в игру, пусть опасную и чреватую небезобидными смыслами, – даже в известном смысле театрализуется, вырастая в сложную комбинаторную систему свободных отражений, превращений, ассоциаций. Именно оттого поэзия Аронзона уже при первом знакомстве вызывает ощущение спонтанного, неподготовленного[356] всплеска артистизма, раскованного воображения, дарующего глубокие открытия о себе и о мире.

Однако предлагаемый анализ должен показать, насколько детально Аронзон прорабатывает свой поэтический лексикон на многих уровнях, создавая ситуации, благоприятные для интуиций о внутренней форме слова. При этом поэт не прибегает ко всему арсеналу грамматико-синтаксических возможностей сочетаемости. Так, родительный и творительный падежи используются им весьма избирательно – в соответствии с требуемой свободой: за отдельно взятыми словами, входящими в сочетания, их самостоятельные лексические значения не только сохраняются, но и усиливаются, расширяются. В «Русской грамматике» 1980 года различаются свободные и несвободные словосочетания по степени ослабления лексической самостоятельности: вторые из названных «в целом по характеру своего значения приближаются к отдельному слову» [Русская грамматика 1980: II, 80].

Аронзон нередко прибегает к лексикализации: он то обыгрывает устойчивые выражения, фразеологизмы (например, сочетание «к лицу» в строках: «ты к лицу пейзажу гор», № 99, «О, как к лицу! о, как тебе! о, как идет», № 116–117), термины (как это показано выше на примере сочетания «майский жук», а ниже будет сказано о выражениях «крайняя плоть», «телосложение»), лишая их присущей им шаблонности, «захватанности» (А. Крученых[357]), высвобождая слово и открывая в нем затертые частым употреблением значения (перелексикализация[358]); то создает авторские идиомы (собственно лексикализация, в таких сочетаниях, как «мшистая капля», № 21; «дубовое древо», № 82; «дуб дверей», № 106; «лесные деревья», № 149). Мы встретимся также с использованием приема, который назовем «корневой транспозицией»: в результате этой операции составляющие словосочетание слова меняются местами, так что главное слово перенимает форму зависимого (в случае генитивной связи) или совершает обмен парадигмой части речи с зависимым словом (в случае эпитетной связи). Этот процесс нередко активизирует паронимию (парономазию), и его не следует путать с метатезой.

Пока же рассмотрим результаты работы поэта над синтаксисом в именных словосочетаниях. Для этого обратимся к нескольким показательным примерам, благодаря которым можно установить определенные тенденции формирования поэтического мира на лексико-синтаксическом уровне и почувствовать предпочтения поэта.

Обратимся к фрагменту стихотворения «Послание в лечебницу» (№ 6), содержащему описание «пасмурного парка» с озерами, в котором должно произойти нечто схожее с инициацией. Нам важно, что надо всем предстающим взору рассеян «ровный свет», создающий впечатление «будто там, вдалеке, из осеннего неба построен высокий и светлый собор». Здесь необходим более широкий контекст, не ограничивающий внимание только словосочетаниями, из которых меня интересуют два, выделенных курсивом. Если второе отчетливо обозначает нечто невещественное, нематериальное, построенное из воздуха, света («из неба») или из неба растущее[359], так что происходит несильный сдвиг из разряда «качественное» в разряд «относительное» (здесь мы имеем дело с метонимией, как в случае с «утренними церквями», № 26, и даже с «церквями осени», № 33[360]), то в первом прилагательное перестает означать исключительно темпоральность (как у наречия «осенью»), а, как у Пушкина «небо осенью дышало»[361], обретает качественность за счет того, что определяемое им существительное «небо» не столько связано с названным временем года, сколько обладает его свойствами[362]; небо само по себе оказывается отмеченным этим признаком-свойством. Последнее подтверждается следующим фактом: Аронзон употребляет прилагательное «осенний» в краткой форме, так окказионально «окачествляя» устойчивость разряда относительных прилагательных[363]: «осення осень» (1968–1969, № 111) – восклицательной частицей «о как» слову сообщается оценочный признак. Откровенная тавтология – устойчивый прием Аронзона, благодаря которому образ, подвергшийся такому представлению, обретает объем за счет помещенности в облекающую его тождественную образную среду, сферу (к описанию чего прежде было употреблено предложенное Ю. Чумаковым слово-термин «взаимовложенность»); эта тавтология указывает на отношения между микро- и макромирами, выстраиваемые Аронзоном. И еще один случай употребления прилагательного «осенний» в качестве эпитета: «осенней спальней» (№ 105, как «зимняя комната», № 182), причем нечастый случай эпитета синтетического, неорганического: здесь характерное для эпитета разъятие, разложение единого комплекса приводит к связи двух далеких слов, отчего и возникает многозначность, в условиях которой прилагательное,