журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

Е. Дыко в расстрельном постановлении тройки УНКВД по ДС, — призывал заключенных к борьбе с Сов. властью путем объявления голодовок, невыхода на производство и активному сопротивлению лагадминистрации. Является организатором к-p саботажа, систематически отказывался от работы и насаждал среди лагерников религиозные убеждения".

Предъявленные обвинения братья Дыко категорически отвергли, но это уже ничего не могло изменить. Весь процесс следствия и вынесения постановления занял в данном случае лишь один день: 23 января 1938 года братья Дыко были арестованы, подвергнуты обыску и допросу — дело происходило на спецкомандировке „Серпантинная" ,на другой день, 24 января, уже было готово и утверждено обвинительное заключение, в тот же день дело всей группы (каким образом, если расстояние от „Серпантинки" до Магадана более 600 км?) было рассмотрено Тройкой УНКВД. Принятое расстрельное постановление было приведено в исполнение там же, на „Серпантинке", 13—15 апреля.

Тогда же, 14 апреля, был расстрелян в Магадане один из частых и почетных посетителей дома на Школьной улице в Кунцево (вспомним слова Португалова), родственник Эдуарда Багрицкого (они были женаты на родных сестрах, носивших в девичестве фамилию Суок), известный поэт и влиятельный в свое время партийный работник и издатель Владимир Иванович Нарбут.

Биография этого человека составлена из недосказанностей, легенд и вымыслов, исходящих из самых разных источников. Над ней еще предстоит немало потрудиться историкам. Здесь скажу лишь, опираясь на известные мне документы, что Нарбут В. И. был осужден 23 июля 1937 года (на две недели раньше Португалова) в составе группы литераторов, более или менее связанных друг с другом дружескими отношениями или просто фактом знакомства. Группу, по мнению работников НКВД, составили Павел Болеславович Зенкевич, Павел Самойлович Шлейман (Карабан), Игорь Стефанович Поступальский, Борис Александрович Навроцкий и В. И. Нарбут. Постановление Особого совещания назначило каждому из них — обвинение предъявлялось по статьям 58-10 и 58-11 УК РСФСР — пять лет заключения в исправтрудлагере.

Все осужденные по этому делу были без промедления доставлены на Колыму, разве что Нарбута задержали в „приемной" Севвостлага — на владивостокской пересылке, дольше других. И то сказать, как везти на Колыму, для которой существовали установленные еще в 1932 году правила отбора заключенных, калеку? Ведь у Нарбута была еще двадцать лет назад ампутирована кисть левой руки, с раннего детства он сильно хромал, более чем полуторалетнее предварительное следствие сильно подорвало его здоровье — врачи на пересылке установили болезнь сердца. Но повезли и его.

На Колыме судьбы подельщиков сложились по-разному. Двоим — Поступальскому и Шлейману — удалось пережить все тяготы лагерей и дождаться освобождения. Двое — Зенкевич и Навроцкий — умерли, находясь в заключении. Против Нарбута, окончательно признанного негодным к труду (вдобавок ко всему вскоре после прибытия на Колыму у него развилась цынга), а потому и вывезенного с прииска и содержавшегося в Магадане, в карантинно-пересыльном лагпункте, в начале апреля 1938 года было возбуждено новое уголовное преследование. На сей раз, вместе с группой таких же инвалидов, официально актированных медицинскими комиссиями, он был признан виновным в контрреволюционном саботаже.

Тщетно опальный поэт отвергал новые страшные обвинения. 4 апреля, через два дня после ареста, он был допрошен. 7 апреля было составлено обвинительное заключение, тем же днем помечено и постановление Тройки УНКВД. Через неделю оно было приведено в исполнение в Магадане.

Осталось неизвестным, встречал ли Португалов Нарбута на владивостокской пересылке (они находились там в одно время), а с Игорем Поступальским, поэтом, критиком, переводчиком — К. И. Чуковский в своем „Дневнике" за 1932 год привел о нем слова вдовы поэта Брюсова: „...сейчас пишет большую статью о Брюсове, кажется, включит в нее даже 6 условий т. Сталина", — именно здесь (показания Португалова на допросе в 1946 году) и состоялось знакомство. Вместе они будут отбывать и какую-то часть наказания на Колыме.

Через тридцать лет, в 1967 году, один из бывших колымских сидельцев, М. С. Еремин, напомнит В. Португалову первые месяцы на Колыме, проведенные вместе на лагпункте пос. Спорный:

„Вспоминаю грязный барак, арестантские нары, омерзительного старосту татарина, его звали „татарское иго". Я сейчас не помню, на каких именно нарах Вы спали. Мы с Игорем Брешковым обитали на верхних нарах, внизу ютился старик Зенкевич (видимо, Павел Болеславович, подельник Нарбута — А. Б.). Где-то недалеко помещались: Игорь Поступальский, Лева Гладков (подельник В. Португалова — А. Б.), Лева Горький. Был еще Юра Аникин — эпилептик... Ну, не буду больше вспоминать, слезы завертываются на глазах и в горле стоит острый ком.

Я был очень неприспособлен к жизни и совершенно беспомощен. Меня почему-то за это любили и старались помочь как могли, в том числе и Вы. На „Спорном" Вы прожили относительно недолго, Вас взяли на какой-то прииск. Потом мы еще где-то встречались еще оба будучи „ЗК“. В 1940 году я освободился, но Вы еще, кажется, были под ружьем, но гастролировали с Магаданской концертной бригадой. Мы встретились с Вами, кажется, на „Палатке". Не помню, почему-то у нас с Вами зашел разговор о Хане, бывшей корреспондентке „Советской Колымы", а в то время заведующей магаданской библиотекой. Вы мне дали ее адрес. Я был и остался книголюбом и, конечно,' воспользовался данным Вами адресом. Я переехал тогда в пос. Усть-Омчуг и оттуда часто ездил в Магадан, бывал у Ханы в библиотеке и почти неограниченно пользовался редчайшими книгами".

Участвовать в гастрольных поездках концертной бригады В. Португалов мог только после 1942 года, когда перешел на работу в Магаданский театр, да и Хана, X. И. Пронина, стала работать в библиотеке не в 1940-м, а в 1943 году. Упоминание X. И. Прониной я сохранил здесь только потому, что этой женщине приведется сыграть роковую роль в следующем повороте судьбы моего героя.

Вероятно, наиболее точные сведения о конкретных местах пребывания Португалова в колымских лагерях по первой судимости содержатся в его ответах на вопросы следователя, заданных уже в 1946 году:

„На Колыму я прибыл к 27 октября 1937 года на пароходе „Кулу" как заключенный... С октября 1937 года по июль 1938 года — на кирпичном заводе 455 километр основной трассы, с июля 1938 года по январь 1939 года — в лагерном подразделении стройучастка на Спорном, с января 1939 года по май 1939 года — в автобазе на поселке Спорный, с мая 1939 года по январь 1941 года — на пос. Оротукан, с января 1941 года по день освобождения из лагеря, т. е. по 15 мая 1942 года отбывал в лагерном подразделении на пос. Хета".

Это, условно говоря, лишь канва