журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

Тогда же, тридцать лет назад, я записал со слов Валентина Валентиновича и еще одну историю. Здесь время действия определяется более точно: В. Португалов рассказывал, что произошла она незадолго до его освобождения. Значит, конец 1941—начало 1942 года.

В. Португалов рассказывал, что большая группа заключенных — чуть лине целый барак — устроила подкоп и благополучно ушла. В. Португалов в побег не собирался — не было смысла рисковать, раз сидеть уже оставалось недолго. После случившегося Португалов оказался в штрафном изоляторе — администрация полагала, что он знает, куда направились бежавшие („Для меня это не было, конечно, тайной", — рассказывал Португалов), и старалась получить от него эти сведения.

По ночам, рассказывал Португалов, „кум" брал меня из изолятора, выводил из лагеря и командовал, чтобы я шел вперед. Мы были вдвоем — только он и я. Я впереди, он сзади, с пистолетом в руке. Спустя какое-то время он командовал мне, чтобы я сошел с дороги — а по обе стороны был глубокий снег — и продолжал идти в том же направлении: „Делай дорогу!"

Это было невероятно тяжело — пробивать дорогу в глубоком снегу, а он только командовал: „Вперед! Делай дорогу!" К тому же мы были одни, и он мог пристрелить меня в любую минуту.

Португалов не выдал товарищей. Беглецов не нашли.

Мне бы тогда, тридцать лет назад, уточнить у рассказчика и записать фамилию, имя и отчество хоть одного участника того побега — можно было бы сейчас проверить по архивам судьбу этого человека, найти (или не найти) подтверждение истории, рассказанной В. Португаловым. Но не уточнил, не записал, а теперь как судить о нем? Принять на веру? Но до сих пор не известно ни об одном документально подтвержденном и благополучно закончившемся побеге заключенных на Колыме. Известно много случаев мифических побегов, придуманных администрацией как предлог для расправы. Известны случаи действительных побегов, когда заключенные гибли — от пули охранников, от истощения, от обморожения. Когда заключенные добровольно отказывались от побега и сами возвращались в лагерь.

Можно ли на этом основании решительно отказать рассказу В. Португалова в достоверности? Или к нему следует относиться как к еще одному обнаружению умысла — вспомним историю с ненаписанной повестью? Не знаю.

Вот так немного и не очень точно мы знаем о том, как отбывал В. Португалов свой первый колымский срок — со слов самого Португалова.

В автобиографии, написанной Валентином Валентиновичем в декабре 1963 года, этот период его жизни отражен следующим образом: „Весной 1937 года был незаконно арестован и отправлен в Колымские лагеря. В лагерях работал: забойщиком, лесорубом, бурильщиком, трактористом, горным мастером-бригадиром, начальником промприбора и еще на многих физических самых разнообразных работах". В этом перечислении стоит, вероятно, обратить внимание на несколько привилегированных должностей, которых, по его словам, добился з/к Португалов. Единственным горным предприятием, на котором он находился продолжительное время в этот период, был, как он показал на уже упомянутом допросе осенью 1946 года, рудник „Хета“.

Общий, поэтический итог своих лагерных лет В. Португалов подвел в книге „Северо-Восток", вышедшей в Магадане в 1960 году:

...Колыма! — мое горе и гордость!

Сколько здесь положено сил!

.. .Я кайлом в мерзлоту вгрызался,

Вековые деревья валил,

Никакого труда не гнушался,

Чистый спирт, словно воду пил...

Я не раз тонул в твоих реках;

Голодал и спал на снегу,

С ледяною коркой на веках

По распадкам плутал в пургу...

Есть в этих строках немалая доля поэтической риторики и даже рисовки, но несомненно, присутствует и отзвук пережитого.

„В 1942 году освободился, — продолжает В. Португалов автобиографию. — Работал секретарем ХГПК (Хетинский горно-промышленный комбинат), потом был вызван в Магадан, в театр, где работал актером и режиссером".

В. Португалов освободился 15 мая 1942 года, по истечении срока. Пересидка (срок, определенный постановлением ОСО, закончился 27 апреля) была столь невелика, что о ней не стоит и говорить. Подобное освобождение осужденного по политической статье в то время было нечастым — еще в июне 1941 года было принято специальное постановление (совместный приказ Генерального прокурора СССР и народного комиссара внутренних дел), предусматривавшее задержку освобождения заключенных, осужденных за политические преступления, до особого распоряжения — как тогда говорили, до конца войны. В. Португалова оно не коснулось.

Вероятно, определенной удачей (или завоеванным успехом?) Португалова было и то, что после освобождения он получил заметную должность — секретаря директора. Согласитесь, что это не общие работы и не какая-то работа тракториста или нач. промприбора. Но и не главное, конечно, не то, чем следовало удовольствоваться и налаживать тихую и относительно благополучную жизнь.

Кстати, мне не приходилось пока ни в каких документах встречать свидетельств того, что после освобождения В. Португалов предпринимал попытки оставить Колыму, вырваться на материк, в родную Москву, к друзьям. И тут можно строить разные предположения.

Первое: попыток действительно не было, недавний з/к понимал, что там на материке, он будет белой вороной, что его постоянно будут сопровождать подозрения и опасность получить новый срок. Предположение не голословное — я знаю некоторых освободившихся в то время на Колыме людей, рассуждавших таким вот образом. Разрешения на выезд они не добивались.

К тому же, помимо соображений безопасности, В. Португалов не мог не обращаться и к соображениям-планам творческого порядка. Здесь, в Магадане, через полгода он выйдет на сцену театра — совсем, кстати, неплохого в те времена. Он будет актером и режиссером, быстро добьется твердого и заметного положения в коллективе. А что ждало бы его, выпускника мастерской имени расстрелянного В. Э. Мейерхольда, недоучившегося литератора. Окажись он в Москве? Едва ли можно было рисовать радужные перспективы.

Однако, полностью нельзя исключить предположение, что за разрешением о выезде В. Португалов обращался — и получил отказ. Или,^ если не обращался, то только потому, что полагал такой отказ неизбежным. В постскриптуме к своей автобиографии В. Португалов напишет в 1963 году: „Во время войны неоднократно просился на фронт, но получал отказы, т. к. на всех работников ДС МВД (имеется в виду Дальстрой — А. Б.) была установлена броня, как на' работающих на важном, оборонного значения объекте".

Неизвестно, в какой период писались эти заявления — в первые месяцы войны, когда Португалов еще оставался заключенным (известно, что немало заключенных видели в отправке на фронт, если