журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

Знакомство с протоколами заседаний Тройки УНКВД по ДС показывает, что группы, подобные той, что сотрудники РО ЮГПУ создали на „Горной Загадке", были „выявлены" в тот период едва ли не на каждом лагпункте, обычно с весьма ограниченным и стандартным набором обвинений: к/р саботаж, а/с агитация, подготовка к побегу, разложение лагерной дисциплины. С 16 декабря 1937 года по 11 ноября 1938-го Тройка УНКВД по ДС примет 9791 расстрельное постановление. Среди приговоренных в подавляющем большинстве будут заключенные-каэры.

Такова общая картина происходившего в то время на Колыме. Прибавляет ли к ней сообщение Португалова какие-то конкретные черты судьбы одного из его знакомых, поэта Александра Шевцова? Едва ли. По той простой причине, что встреча с ним в то время, видимо, не могла состояться.

Отчего же тогда В. Португалов пишет о ней? Из того же, ранее названного артистизма? То есть он знал, что Шевцов был на Колыме, от кого-то (пусть и от названного им в очерке з/к Горского) слышал, что Шевцов, вроде, погиб. Существенно, что Горский, по словам Португалова, так же отбывал наказание на „Нечаянном", а не на „Горной Загадке", поэтому его сведения и могли быть неверны.

И еще одна важная деталь. Много лет спустя после описываемых событий, осенью 1991 года, я вел продолжительные беседы с бывшей колымской заключенной, осужденной в тот же период, бывшей студенткой литературного института Г. А. Воронской. По институтским временам она знала и Португалова, и Шевцова (он, вспоминала Галина Александровна, даже немного ухаживал за мной, когда учились в институте), а вот о настоящей причине смерти Шевцова, о том, что он был расстрелян, Г. А. Воронская до нашей встречи не знала. Видимо, этот факт был не слишком известным. И не он один, конечно. Десятки, сотни легенд бродили и бродят по Колыме, в них подлинные судьбы преломляются самым причудливым образом.

Видимо, одной из таких легенд воспользовался и Португалов, готовя к публикации в „Литературной России" стихи неизвестного нынешнему читателю поэта Александра Шевцова. Он воспользовался этим случаем, чтобы еще раз вернуться к „лагерной" теме, что было не так просто в 1965 году. Может быть, в его растревоженной памяти именно тогда и произошло кажущееся мне объяснимым (хотя и определенную долю корысти со стороны автора очерка я не исключаю) смещение: ведь находились они с Шевцовым на Колыме в те месяцы действительно недалеко, условия жизни на прииске Португалов примерно знал, бывал на каком-то, мог он и на самом деле встретить А. Шевцова... Кто запретит фантазии представить такую встречу?

Так обстоит дело с двумя известными мне фрагментами воспоминаний В. Португалова, зафиксированными им самим. Но были и воспоминания устные. Я не могу похвастать особо близкими отношениями с Валентином Валентиновичем, мы и виделись-то более или менее часто на протяжении лишь полутора лет — с января 1961-го по август, вероятно, 1962-го. В тот период В. В. Португалов как собеседник представлял для меня большой интерес. Было мне в ту пору немногим более двадцати, я только что окончил юридический факультет университета и вернулся в Магадан, чтобы посмотреть город, в котором родился. Сведения о Колыме, о репрессиях в годы „культа личности Сталина", как принято было тогда говорить, распространялись лишь изустно. Носителей такой информации было в Магадане уже в то время не так и много. Португалов мог быть одним из них, этим, в первую очередь, и объяснялся мой интерес к нему.

В силу целого ряда причин, которых я здесь не хочу пока касаться, был Португалов на информацию довольно скуп, на некоторые вопросы вообще отказывался отвечать, но что-то и рассказывал. В том числе и о себе.

Тогда, в начале шестидесятых, я записал рассказ о побеге. Видимо, речь шла о первом сроке, потому что условия, в которых находился Португалов после второго приговора (отнюдь не самые худшие), да и его личный, выстраданный опыт з/к к такому авантюрному поступку располагать не могли. Итак, вероятно, конец тридцатых—самое начало сороковых (позднее Португалову просто не было смысла бежать — срок кончался в мае 1942 года). Находясь в лагере, В. Португалов, по его словам, примкнул к группе, которая намеревалась уйти в побег. Как будто все было подготовлено тщательно, и побег удался — несколько человек оказались на свободе и оторвались от преследователей. Но решающим фактом оказалось, по словам рассказчика, что один из беглецов на привале отлучился в находившийся неподалеку поселок, где жила его любимая женщина, и привел за собой хвост. Беглецов схватили и вернули в лагерь.

Несколько лет назад я воспользовался этой историей, рассказывая о судьбе Португалова, написал в предисловии к фотоальбому „ Магадан “ о совершенном побеге и добавке к сроку — как у Высоцкого — помните? — нам за побег прибавили срока... Сейчас, после нескольких лет работы с архивными материалами бывшего УНКВД, раздумывая над этим рассказом, я не верю в его правдоподобность. Прежде всего — из-за его финала. В те самые годы (впрочем, и в другие тоже) побеги заключенных на Колыме карались весьма решительно — беглецов попросту расстреливали при задержании или, если хватало терпения, позднее, — по постановлению Тройки или .приговору трибунала войск НКВД при Дальстрое, поэтому ни о какой „прибавке к сроку", даже если она и предусмотрена соответствующей статьей УК РСФСР, речь не шла. Но — и теперь-то я знаю это совершенно точно — у Португалова после побега, о котором он рассказывал, и такой прибавки не появилось: в его „послужном" колымском списке только одна судимость 1946 года, о ней речь впереди, срока за побег нет.

Предполагать же, что побег действительно был, но обошелся, по крайней мере, для одного из его участников, В. Португалова, столь благополучно, что не повлек за собой никаких последствий, означало бы бросить на личность этого человека и всю его последующую судьбу весьма значительную тень. Уберегу от нее Португалова — по крайней мере, на время.

Неправдоподобными мне кажутся теперь и некоторые детали этого рассказа. Например, привал около одного из поселков. Ну кому, если вдуматься, не ясно, что все населенные пункты беглецам следовало обходить по самой большой дуге, потому что именно вблизи поселков и существовала самая большая опасность быть обнаруженными? Или такая вот деталь, как свидание с любимой женщиной. Романтично, конечно. Но когда на карту поставлена и собственная жизнь, и жизнь нескольких товарищей, и не где-то там, в далекие буржуазные времена, в