журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

На следующем допросе, 6 сентября, капитан Зеленко еще ближе подходит к интересующей его теме.

Вопрос. „Назовите произведения, написанные Вами в последние годы, и почему-либо неопубликованные?"

Ответ. „Мною за последние 3—4 года написано несколько лирических стихотворений, например, „Ты все забудешь", „Птица", „Благослови меня" и несколько других без названия. Написал ряд песенок, как-то: „Зимняя магаданская", „Страшная колыбельная" и другие. За последние 3 месяца написал новую главу, вступление и отрывок из первой главы задуманной мною поэмы „Большая земля Колымы".

Вопрос. „Какова (кратко) тематика, как Вы считаете, этих Ваших основных литературных работ и их идейная направленность? Являются ли эти и другие Ваши вещи целиком советскими?"

Ответ. „Лирические стихотворения носят характер печальный (здесь и ниже подчеркнуто в протоколе — А. Б.), либо несколько стихотворений несколько поздних носят характер, преодолеваемый печаль (так в протоколе — А. Б.). Песенки мои носят характер патриотический и в них я ищу лирического разрешения темы отечественной войны. Поэма „Большая земля Колымы" {1}, первую главу которой я уже написал, посвящается 15-летию деятельности Дальстроя. В ней я намерен был отразить историю Колымского края от стародавних времен до сегодняшнего дня деятельности Дальстроя. Вместе с этим хотел в ней показать борьбу человека с суровой природой, отразить в ней освоение Севера советскими людьми. Все мои литературные работы, за исключением лирических стихов раннего периода, носят вполне советскую идеологическую направленность. Ранние же мои лирические стихи имеют отпечаток пессимизма".

— Ах, вполне советскую, говоришь? — с удовлетворением, видимо, произнес допрашивающий. — Так и запишем. И сделаем перерыв.

Допрос был прерван в тот день в 12 час. 35 мин. (так отмечено в протоколе): то ли аппетит у капитана Зеленко взыграл, надо было к тому же и арестованному дать возможность пообедать (читатель, может быть, уже успел почувствовать, что порядки того следствия кое в чем отличались от порядков 38-го года), то ли Зеленко решил таким образом — двухчасовым перерывом — отметить окончание первого периода следствия и начало нового — действительно, сколько можно дурака валять, пора и к делу переходить; то ли потребовалось капитану доложить более высокому начальству, хотя и сам начальник не маленький, что предварительные игры закончены и пора бы уже, вроде, пора, а?..

Вот это последнее — пора, когда уже можно (или нужно?) прекращать игру и брать поганого антисоветчика за шиворот — представляет в деле Португалова немалый интерес, потому что, как скоро убедится читатель, преследование, возбужденное против него осенью 1946 года, могло возникнуть гораздо — тремя годами! — раньше, но... почему-то не возникло. Почему?

У нас еще будет время более подробно поразмышлять над этим, а пока представим, что два отведенных для паузы часа промелькнули и арестованного Валентина Португалова снова вводят в кабинет нач. отдела контрразведки капитана Зеленко и тот сразу приступает к делу:

Вопрос. „Как же вяжется с этим Вашим утверждением содержание такого, например, „стихотворения" под названием „Лже-Дмитрий", которое Вы по истечении длительного времени все-таки посвятили расстрелянному врагу советской власти „писателю" Меклеру Георгию?"

Ответ. „Стихотворение „Лже-Дмитрий" мною действительно было написано еще в 1934 году и посвящено памяти моего знакомого по Москве, начинающего в то время писателя Меклера Георгия Ильича".

Вопрос. „О том, что Меклер Г. И. был репрессирован за к-p деятельность в 1934 году, Вы об этом не знали?"

Ответ. „О том, что Меклер Г. И. органами ОГПУ был арестован, я знал еще в 1934 году, но за что конкретно, я не знал и не знаю".

Вопрос. „Экземпляр собственноручно Вами написанного „стихотворения" „Лже-Дмитрий" у вас изъят при обыске 29 августа с. г. Скажите, какова идеологическая направленность этого „стиха"?"

Ответ. „Этот стих, на мой взгляд, по своей политической направленности неприемлем к нашей советской действительности, т. к. он связан с именем человека, репрессированного органами Советской власти" (подчеркнуто в протоколе — А. Б.).

Вопрос. „Если Вы утверждаете, что это „стихотворение" Вами сочинено еще в 1934 году, скажите, на следствии по Вашему делу в Москве в 1937 году оно Вам инкриминировалось?"

Ответ. „Да, в процессе следствия оно следователем упоминалось".

Вопрос. „Вы уже сказали, что ваше „произведение" „Лже-Дмитрий" по своему содержанию нелояльно духу советской действительности, причем еще в 1937 г. на следствии о нем шла речь. Ответьте, почему Вы до сего времени хранили у себя это „стихотворение"?"

Ответ.„В году 1944 я решил собрать все свои стихи, записал, которые вспомнил, и поместил в одной тетрадке. В этих целях я вспомнил и переписал стих „Лже-Дмитрий". Так же поступил со своими стихами и мой бывший товарищ Лев Гладков".

Вопрос. „Гладкову Льву, который, будучи в Магадане и проживал с Вами в одной комнате, давали читать „Лже-Дмитрия“?"

Ответ. „Это стихотворение, как и другие мои литературные вещи, Гладков знает с 1934 года".

Вопрос.. „Что значат, например, такие строки из указанного вашего „стихотворения" — „...не то на тебя эпоха натравит своих собак"? Причем в одном из экземпляров рукописи этого же документа слово „эпоха" Вы зашифровываете совершенно бессмысленным словом „и похоть"?"

Ответ. „Приведенную из „Лже-Дмитрия" строчку по своему содержанию считаю политически вредной, как и все стихотворение. Написано оно еще в годы моей молодости и по легкомыслию".

Вот это стихотворение — с посвящением, обозначенным двумя буквами „Г. М.“. Стихотворение дается в редакции, сохранившейся в архивно-следственном деле.

Лжедмитрий

I

От ржавых ятаганов турок,

Теплом предчувствий озарив,

О, смерть! — ты вновь — карикатура Неумирающей зари!..

II

Кровавые слезы вытри

Краем пыльных отрепьев,

Убиен не царевич Дмитрий,

А — Григорий Отрепьев!

До крика, до ссадин в глотке

Сегодня тебя поминаем,

Бутылкой горькой водки

И ржавым караваем.

Какой еще надо дани,

Когда мы, сидя вдвоем,

Надгробное рыданье

Ныне тебе поем.

Да разве помогут слова

Тому, кто судьбой не балуем?

Но ктсктебя целовал

Иудиным поцелуем?..

Не надо ни ахать, ни охать,

Хоть дело твое — табак,

А то на тебя и похоть

Натравит своих собак.

И будет рыдать об утрате

На