журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

газеты Московского управления ГВФ). С его именем, а так же именами его новых сотрудников, приехавших в Магадан месяцем позднее, зав. партийным отделом газеты П. С. Ромашовым и зав. отделом пропаганды А. П. Ягненковым, связан один из немногих известных нам из тех времен фактов протеста против беззакония, творившегося на Колыме.

Этот коллективный протест трех газетчиков был обращен непосредственно к Сталину, и 17 января 1939 года на страницах все той же „Советской Колымы" был напечатан ответ вождя:

„Получил длинную телеграмму Осьмакова, Ромашова и Ягненкова с жалобой на порядки в Дальстрое и на недостатки в работе Павлова. Телеграмма не учитывает трудностей в работе Дальстроя, специфических условий работы Павлова. Телеграмму считаю демагогической и необоснованной. Газета должна помогать Павлову, а не ставить палки в колеса. Сталин".

И хотя гром с небес раздался, когда размах репрессий в стране и на Колыме был резко сокращен, да и Павлову уже недолго оставалось работать в Дальстрое, журналистов-жалобщиков из газеты вскоре убрали.

Может быть, восстановление освобожденной из-под ареста X. Прониной было из разряда тех же героических поступков боровшегося с произволом редактора? И тогда покажется объяснимым отсутствие в личном деле Прониной своевременно отданного недвусмысленного распоряжения о ее судьбе — ведь только в. декабре, предоставляя Прониной отпуск с выездом на „материк" (с 13 ноября), редактор Осьмаков упомянет о ее работе в редакции, начиная с 29 августа, т. е. на следующий день после освобождения. Таким образом получается, что больше трех месяцев X. Пронина работала в редакции как бы нелегально?

Можно благоговеть перед смелостью отдельных личностей, проявлявшейся, видимо, и в самое страшное для общества время, однако мне такой ход событий представляется все-таки маловероятным: не то что не отважился бы — не сумел бы даже самый смелый редактор держать под носом у Политуправления Дальстроя, чьим органом была „Советская Колыма", тайком принятого (восстановленного) работника, быстро бы всю эту аферу разоблачили, а, значит, имел Осьмаков хотя бы устную санкцию на то, чтобы восстановить X. Пронину в штате редакции, но, возможно, получил при этом указание никаких формальных распоряжений не отдавать — пусть работает, а там видно будет...

В пользу такого предположения имеются вот такие соображения. Запущенная и на Колыме с осени 1937 года машина репрессий исправно и неистово крутилась всю первую половину 1938 года. К июню работники УНКВД могли довольно потирать руки, а наиболее ответственные и отличившиеся — обметывать дырочки в гимнастерках в предвкушении заслуженных правительственных наград — дело № 17777, дело-монстр, собравшее под свои обложки-решетки сотни вольнонаемных специалистов Дальстроя (прежде всего — из числа высокопоставленных), а еще больше — заключенных колымских лагерей, одинаково повязанных причастностью к повстанческой организации, которую создал здесь, якобы, сам Берзин, дело это было, в основном, завершено и многие его тома отправились в Москву, в наркомат, для решения по существу. А вот оно, это решение, почему-то задерживалось. ..

Сегодня мы хотя бы в общих чертах (подробная документация этих сложных процессов не обнародована) знаем, как неожиданно и прихотливо стало меняться русло репрессивной политики, как на смену радужным надеждам к энкаведешникам пришло разочарование, а потом и отчаяние — после письма наркомата внутренних дел от 2 декабря 1938 года, которым местный УНКВД извещался о том, что полученные из Магадана еще в июне следственные дела не заслушаны судом — „за отсутствием в Москве арестованных" (можно предположить, как издевались тогда в Магадане над этой иезуитской формулировкой: да было бы Указание Москвы — мы бы вам этих арестованных месяца в полтора—два доставили, а в августе они бы уже у вас были!). По новому расписанию все дела, входившие в комплекс № 17777, надлежало доследовать — с перспективой передачи их на рассмотрение „в соответствующие судебные инстанции по месту нахождения арестованных".

Мне думается, что в полной, „классической" форме всю драматургию репрессивного процесса, осуществлявшегося УНКВД по ДС в 1937—39 годах (по крайней мере, той части процесса, которая после декабрьского, 1938 года, распоряжения о доследовании привела к прекращению уголовного преследования в отношении некоторой части арестованных), можно представить в следующем виде: арест, интенсивное „следствие", выбитые признательные показания, завершение следствия к началу июня 1938 года, полное отсутствие всякого движения дел до поздней осени 1938 года, постановление о доследовании, новые допросы, новая пауза в следствии и, наконец, освобождение — в октябре 1939 года — за отсутствием состава преступления...

В судьбе X. И. Прониной, оказавшейся за тюремной решеткой еще в декабре 1937 года, т. е. в числе первых, как тогда говорили, „фигурантов" дела № 17777, эту, пусть и нестройную, но теперь в общих чертах понятную логику обнаружить нельзя.

Во-первых, нет (не сохранилось? и это в то время, как имеются бесспорные доказательства того, что хранить свои документы бывшее НКВД умело) архивно-следственного дела на арестованного, проведшего в Доме Васькова девять долгих месяцев, хотя можно предположить, что оно было заведено, иначе что же явилось основанием для справки, которую составил аккуратный мл. лейтенант Черенкова: чтобы дело прекратить, его ведь надо сначала возбудить. Но дела нет, и это уже само по себе настораживает.

Дело Прониной прекращено в конце августа 1938 года. Кураж от удачно завершенной работы в УНКВД по ДС к тому времени, надо полагать, уже прошел. Ему на, смену шло все более оправданное беспокойство: как же так? „...целый год работали, в рот пароход" (воспользуюсь строкой магаданского поэта Анатолия Пчелкина), все, вроде, сделали как надо — и уже третий месяц никакого результата, уснули они там, в Москве, что ли?..

В Москве, конечно, не спали, и в Магадане жадно ловили скупые отголоски начавшихся в наркомате тревожных изменений. Прикиньте, читатель, подходящее ли было время для освобождения арестованной, у которой а) социальное происхождение было самое что ни на есть вражеское — отец в прошлом торговец; б) ее самою еще в 1926 году исключали из комсомола — якобы перепутали с другим человеком, носившим ту же фамилию, но потом разобрались и восстановили, так она пишет об этом в автобиографии; в) связи были на всех приисках, со всеми начальниками по Северному горно-промышленному управлению, а они все, как УНКВД теперь известно, враги и вредители, в соседних с Прониной камерах сидят. И такую арестованную выпустить в, столь напряженное время, когда только и надо что блюсти репутацию учреждения? Да выпустить ее сейчас, когда дело явно „зависло", это все равно что самому себе в рожу плюнуть!

Но ведь выпустили. Ну просто идиоты какие-то в УНКВД по ДС в то время работали.

Чтобы не быть