журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

там рапортовал инспектор, как оценивал достоинства кандидата на должность и как X. И. Алексеева справлялась, не имея ни необходимых знаний, ни опыта, с новой работой, сказать трудно. Однако, предполагаемый патрон, видимо, всерьез берется за обеспечение ее производственной карьеры. Через месяц X. Алексеева назначается начальником мехдорожки — устройства для транспортировки грунта при золотодобыче. Оклад повышается до 1200 рублей в месяц.

Еще через месяц следует новое назначение. Теперь, „ввиду большого разворота работ на полигоне экскаватора № 157, как по добыче торфов (так) и промывке песков" . Алексеева становится начальником промприбора, оклад повышается до 1400 рублей в месяц. Не проходит недели, как возглавляемый ею коллектив удостаивается переходящего Красного знамени „за хорошую работу в I пятидневку июля м-ца“. Это поощрение — единственное в личном деле Прониной-Алексеевой за все девять ее лет колымской жизни.

Но, видимо, кому-то этот взлет карьеры недавней журналистки показался нелепым, были, возможно, происки недоброжелателей, так как еще через две недели производственный рост новоявленного передовика был безжалостно остановлен: сам начальник Северного горно-промышленного управления Богданов без объяснения причин освободил начальника промприбора т. Алексееву X. И. от работы и направил ее в распоряжение отдела кадров ГУ СДС (строительства Дальнего Востока — еще в 1939 г. Дальстрой, ДС, изменил свою аббревиатуру). Скандал был, наверное, изрядный и поучительный.

Начальник „Штурмового" Алексеев в тот же день издал свой, соответствующий воле руководства, приказ, даровав напоследок т. Алексеевой X. И. отгул за неиспользованные выходные дни. Еще через десять дней Ханна Иосифовна, уже под фамилией Пронина, направляется на работу инспектором спецчасти и кадров в авиаотряд Дальстроя. Спустя месяц, в августе 1941 года, она возвращается на работу в редакцию газеты „Советская Колыма“, где в должностях литсотрудника отделов экономического, горного, партийной жизни и пропаганды, собкора по Юго-Западному управлению и снова сотрудника горного, партийного отделов проработала до марта 1943 года, после чего достаточно неожиданно становится заведующей центральной библиотекой.

Центральная библиотека помещалась в здании Дома культуры им. М. Горького, здесь же помещался и музыкально-драматический театр. Тоща, то есть в 1943 году, В. В. Португалов просто не мог не встретиться с X. И. Прониной. От работы в должности зав. библиотекой X. Пронина была освобождена через год, с 20 апреля 1944 года. Приказ подписал зам. начальника административно-гражданского отдела СДС эвен Агапит Кочеров, в прошлом — первый председатель Ольского ревкома. Формулировка приказа: „...согласно постановлению ВТЭК с выездом на „материк“.

В приложенном к приказу документе назван диагноз: тяжелая истерия с явлениями восцерального невроза. Комиссия признала Пронину инвалидом 2-й группы сроком на 6 месяцев. На обороте справки приведены выдержки из Постановления НКТ от 24 февраля 1932 года: „...2 группа инвалидности — полностью утратившие способность к профессиональному труду как по своей, так и по какой бы то ни было другой профессии, но не нуждающиеся в постоянном уходе".

X. И. Пронина покинула Колыму — теперь уж навсегда — 23 июля 1944 года на пароходе „Тайгонос". В анкете отъезжающего на „материк" (заполнялась в Магадане помимо прочего и такая) указано: Пронина Ханна Иосифовна... член ВКП(б)... журналист... зав. центральной библиотекой ОНО г. Магадана, причина выезда — инвалидность II гр., отпуск, с возвр. или без возврата — совсем, точный адрес, куда выезжает — г. Новосибирск... с кем выезжает — сын Игорь Стефанович Пронин...

Горьким было, видимо, это возвращение.

Задолго до отъезда из Магадана, в мае 1943 года, то есть спустя два месяца после того, как она перешла на работу в здание Дома культуры им. М. Горького, X. И. Пронина передала начальнику секретно-политического отдела УНКВД по СДС Н. С. Абрамовичу следующее заявление: „Общаясь близко с гр. Португаловым Валентином Валентиновичем, работающим артистом Магаданского театра им. Горького, я убедилась, что он настроен враждебно к существующему строю. До вчерашнего дня мне это было неясно, но вчера в моей квартире он собственноручно вручил мне напечатанное им стихотворение явно враждебного характера. Считаю моим партийным долгом поставить Вас об этом в известность. Стихотворение Португалова прилагаю на Ваше усмотрение".

Заявление написано „от руки" на тетрадном листке, из атрибутов присутствуют только подпись и дата — 6 мая 1943 года; фамилия, имя и отчество, а так же адрес не указаны — видимо, адресату все данные заявителя были к этому времени хорошо известны. К заявлению был приложен и исполненный рукой В. Португалова текст стихотворения, начинающегося словами „В смысле, так сказать, имажинизма...", приведенный мною выше.

Ну и что же Абрамович — зашелся от восторга или, подавив в себе столь естественное ликование, по-деловому тотчас или на другой день допросил свидетельницу-осведомительницу, указавшую на такого опасного преступника? Начал следствие и пресек вражескую деятельность? Вскрыл преступную организацию, активно разлагавшую здоровое магаданское общество своими контрреволюционными измышлениями и клеветой?

Ничего из названного начальник секретно-политического отдела УНКВД по СДС Н. С. Абрамович не сделал, хотя и не был новичком в политическом сыске. Он пришел в эту организацию, именно в это НКВД, в его звездные времена, еще при Сперанском работал оперуполномоченным и то ли из врожденной порядочности, то ли из юношеской неумелости, то ли из сверхранней осторожности не примкнул к господствовавшему в тогдашнем УНКВД „стилю" ведения следствия и спустя несколько месяцев, когда главные ревнители той безжалостной борьбы с колымскими каэрами были привлечены к разным формам ответственности, вплоть до уголовной, не только не пострадал от такого изменения русла репрессивной политики, но и сохранил свое место в штате и активно свидетельствовал на следствии по делу самого бывшего начальника УНКВД капитана госбезопасности Сперанского.

Опытный чекист ( о чем свидетельствует и его должность) Абрамович кладет заявление Прониной под сукно.

И вот теперь давайте подумаем, отчего он так поступил.

Отбросим сразу предположение о том, что Абрамович не оценил, не понял убийственной силы заявления Прониной и не знал, как им распорядиться — такого, конечно, быть не могло. Столь же несостоятельным было бы предположение о том, что тогдашний СПО был завален работой выше головы и ему просто некогда было взяться за это хоть и важное, но терпящее отлагательство дело — режим работы УНКВД в 1943 году был, вероятно, далек от аврального.

Объясним бездействие начальника СПО врожденной порядочностью? Не мог ли он рассуждать примерно так: „Мы, конечно, ценим Ваше рвение, Ханна Иосифовна, Вы его нам уже не раз доказывали. Но тут, знаете ли, все-таки особый случай. Португалов Вам не чужой человек. Неловко ведь как-то, а? Так что идите-ка Вы домой и об этой бумажке забудьте. И мы о ней забудем, словно ее и