журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

или одним из многих — и явилось разоблачение ею антисоветской деятельности В. В. Португалова, ставшей предметом следствия в 1946 году. И от того, как точно мы установим именно начало этого сотрудничества и обстоятельства, при которых оно могло быть достигнуто (согласитесь, что обстоятельства 1936 года были для X. Прониной совсем непохожими на обстоятельства 1938 года), многое меняется в оценке самой ситуации и в оценке личности этого человека.

Эти предположения и следующий за ним поиск материалов становятся для меня тем более неизбежным, что менее всего я могу рассчитывать на содержательный ответ на свой запрос о факте сотрудничества X. И. Прониной и УНКВД от спецфондов магаданского УВД — по действующему законодательству, такие факты не могут быть рассекречены и ныне, 50 лет спустя. А знать эти факты я, как автор исследования о Португалове, полагаю для себя необходимым, потому что для моего повествования отнюдь не безразлично, кем же был этот человек, в тот период — один из самых близких моему герою, и какой свет отбрасывает на В. Португалова эта близость.

При этом менее всего я могу быть заподозрен в намерении с какой-нибудь публицистической трибуны метать риторические молнии в тени давно ушедших из жизни людей или с тем же пафосом восславлять героическую стойкость других, ушедших, возможно, еще раньше. Подлинная история Колымы могла бы явить нам многочисленные примеры невиданных мужества и человечности и такие же примеры коварства и предательства. Но граница между этими свойствами и деяниями проходила, как мне кажется, не между группами людей (с одной стороны, скажем, только страдающие заключенные, а с другой — неистовые псы-охранники) и даже не между отдельными людьми (один человек —- записной герой, а рядом с ним — отъявленный негодяй, хотя и такие были, конечно). Граница мужества и подлости проходила, как мне кажется, часто через сердце одного и того же человека, она, эта граница, существовала в тяжелейших, бесчеловечных условиях, где самой распространенной ставкой непрекращавшейся борьбы была жизнь — бесценная для ее обладателя и ничтожная для системы Особого острова, что бы эта личность из себя ни представляла: академика, бойца со сторожевой вышки, вора или вольнонаемной журналистки. И оттого наши сегодняшние оценки ни героических, ни подлых поступков не могут уподобляться неизменному правилу тех лет: шаг в сторону (от указанной границы) считается побегом. Никуда человек не мог убежать от себя, от груза навязанных ему обстоятельств и трагических решений.

Длительное содержание под стражей, связанные с ним лишения и переживания, видимо, серьезно сказались на здоровье X. Прониной. 8 декабря 1938 года ВТЭК ставит диагноз: камни правой почки при отсутствии левой почки, и выносит заключение: направить в Новосибирск на спецлечение с продолжением б/л на полтора месяца. Можно предположить, что к этому дню X. Пронина уже находилась на больничном.

Тем же днем помечен приказ редактора „Советской Колымы“ Осьмакова: „т. Прониной X. И. предоставляется отпуск с выездом на материк с 13 ноября с.г.“ При этом как бы игнорируется последняя фраза заключения экспертной комиссии: „В условиях Колымы работать не может". Работать здесь не может, но едет только в отпуск — где же логика?

На обороте копии приказа торопливая запись: „муж Пронин Серафим Иванович" — ранее, в другом документе он назван Серафимом Семеновичем, а размашистая подпись красным карандашом ответственного работника УРО Севвостлага. Таким образом оформлялось приобретение билетов на пароход — только под контролем этой инстанции.

Не исключаю, что в эти дни X. Пронина больше всего мечтала о том, чтобы бросить навсегда эту проклятую Колыму, где столько уже пришлось пережить, и оттого могу предположить, что и фраза в заключении врачей о невозможности ее работы здесь была ею выпрошена, вымолена — ну, отчего, право, не помочь и впрямь больной женщине?.. И уезжала Ханна Иосифовна вместе с мужем (вероятно, и сын с ними следовал) — думала, что навсегда.

Что произошло дальше: то ли так и не удалось ей разорвать узы с Колымой, которые стали в 1938 году такими тесными, то ли передумала, не стала рвать? А куда ей деваться, если подумать: нигде ни кола, ни двора, а на Колыме уже что-то более или менее привычное...

Так или иначе, в сентябре следующего года X. Пронина вернулась в Магадан. К тому времени связь ее с редакцией, видимо, истончилась до предела: новому ответственному редактору газеты Мищенкову пришлось обратиться с просьбой к нач. отдела кадров Политуправления, чтобы „прибывшую о пароходом „Феликс Дзержинский" тов. Пронину X. И." направили на работу в редакцию в качестве литсотрудника — будь этот работник в штате, редактор таким образом не оформлял бы его возвращение из отпуска.

Согласие инстанции было получено незамедлительно, X. Пронина вновь приступила к работе в редакции, проработала здесь еще год и два месяца и была уволена (мотивировка в приказе отсутствует) с должности собкора по Тенькинскому горно-промышленному управлению. Приказ в ноябре 1940 года подписал ответственный редактор Павлов.

(На редакторов X. Прониной „везло": за четыре года, с 1936-го, она познакомилась с Апиным, Осьмаковым, Мищенковым, Павловым — должность редактора „Советской Колымы" была в то время ненадежной).

Далее в бюрократическом жизнеописании X. Прониной наступает необъяснимый пробел: она как бы исчезает неизвестно куда на полгода (напомню, что непрерывный трудовой стаж был предметом особой заботы дальстроевца, потому что прервался стаж — пропали „надбавки", процентные начисления за каждый проработанный на Колыме год, то есть значительно уменьшался заработок, на новом месте „надбавки" придется зарабатывать заново, с нуля) и появляется уже (ненадолго, правда) в совершенно другом месте, в невообразимой должности и даже под другой фамилией. Право, чем не детектив?

Поначалу я подумал, что тут какая-то путаница — подшили в дело чужие документы, благо у той и другой женщины имена и отчества оказались одинаковыми, но какой-то матерый кадровик еще пятьдесят лет назад постарался это заблуждение предотвратить и вывел на обложке личного дела „Пронина-Алексеева", да и стыковка в документах все-таки имелась.

Видимо, — но это только предположение, так как документов, подтверждающих этот вариант, нет — все эти обстоятельства: и сам факт „исчезновения“, и обнаружение вдруг под другой фамилией и в неожиданной должности, объясняются совершенно банальным образом: Ханна Иосифовна вышла еще раз замуж, и не за кого-нибудь, а за начальника прииска „Штурмовой“ Алексеева.

22 апреля 1941 года начальник прииска „Штурмовой" Алексеев издает приказ следующего содержания:

„Алексееву Ханну Иосифовну с 21 апреля 1941 г. назначить на должность горного мастера экскаваторных работ с окладом 1000 рублей в м-ц Основание: рапорт инспектора по кадрам прииска"..

Что уж