журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

заподозренным в необъективности, скажу, что X. И. Пронина — не единственная из известных мне арестованных той поры, чьи дела были прекращены самым благополучным образом задолго до того, как по указанию, пришедшему из наркомата, стих на Колыме разгул репрессий.

Там было дело и Константина Сараханова, технического руководителя (читай — главного инженера) прииска „Штурмовой". Молодой, энергичный производственник, он, так же, как и Пронина, был арестован во второй половине декабря 1937 года, брошен на нары в Дом Васькова и... уже в конце февраля 1938 года, то есть через два месяца после ареста, выпущен из-под стражи. Мои поиски его архивно-следственного дела тоже оказались безрезультатными — не сохранилось.

В очень известном на Колыме романе „Человек рождается дважды", написанном ветераном-дальстроевцем В. С. Вяткиным, о судьбе К. К. Сараханова сообщается, что он был освобожден из тюрьмы по личному указанию начальника Дальстроя Павлова, когда срочно понадобился энергичный тех-рук на прииск „Мальдяк", где складывалось катастрофическое положение с планом.

Свидетельство романиста, пусть, в какой-то степени, и очевидца описываемых событий (что, однако, не помешало автору снабдить свой роман героями вымышленными и событиями, мягко говоря, не всегда достоверными), не может считаться документом, однако, версия, предложенная в данном случае В. С. Вяткиным, такова, что она как бы исключает документальное оформление: воля начальника Дальстроя — закон для всей Колымы, какие тут еще могут быть бумажки!..

Косвенным образом достоверность сообщения Вяткина подтверждается последующей судьбой К. К. Сараханова, известной по документам. Он действительно станет техруком прииска „Мальдяк" и здесь через короткое время заслужит свой первый орден. Второй, уже в должности начальника прииска „Ударник", он получит еще через год. Будут в его послужном списке немалые успехи и залихватские поступки, почетный титул Горного директора I ранга и срок наказания (условный), и долгие месяцы еще одного следствия уже в пятидесятые годы. Мне очень хочется рассказать подробно о судьбе этого незаурядного человека, тем более, что некоторые источники уверенно указывают на него, как на возможного автора самой знаменитой песни о Колыме — „Я помню тот Ванинский порт..."

Однако это в другой раз, а сейчас, сопоставляя в определенном ракурсе судьбы К. К. Сараханова и X. И. Прониной, я хочу отметить вот какую деталь. Арестованного в декабре 1937 года К. Сараханова явно „готовят" для роли одного из обвиняемых по уже упомянутому делу работников Северного горно-промышленного управления, об этом говорит и его фамилия, и конкретные эпизоды, связанные с его деятельностью на прииске „Штурмовой", названные в показаниях свидетелей и обвиняемых. Приведенные ими, условно говоря, факты дают возможность достаточно уверенно назвать статью, по которой должен быть привлечен к ответственности этот вдруг улизнувший от следствия враг — вредительство.

Фамилия X. Прониной, так же встретившаяся мне в материалах „дела СГПУ" (этот факт, а в большой степени то, что она жила и работала на территории деятельности СГПУ, дают мне возможность предположить, что она могла быть привлечена к ответственности именно по этому делу), присутствует там только единожды — в перечне лиц, содержавшихся под арестом с нарушением норм УПК. Ни в одном протоколе допроса ни одного эпизода, связанного с Прониной, нет.

О чем свидетельствует этот факт? Ну, конечно, в первую очередь о том, что X. И. Пронина была арестована незаконно и никакой вины за ней не было, а потому ее, безосновательно помучив, освободили. Все это несомненно. Но ведь никакой вины не было ни за одним из 19-ти арестованных, которым все-таки было предъявлено, перепредъявлено потом раз и два обвинение и которые, в конечном счете, были доведены до суда и судимы военным трибуналом — это-то теперь тоже несомненно!

Конечно, и в случае с Сарахановым, и в случае с Прониной, и в случаях со многими и многими другими людьми, арестованными тогда на Колыме, мы имеем дело с лицами, не виновными в предъявляемых им обвинениях. Это мы как бы вынесем за скобки. Но отчего — подумайте, читатель! — УНКВД оставляет в своих анналах следы „вражеской деятельности" одного — К. Сараханова и уничтожает такие же, если не большие (а тут я рискну предположить, что за те девять месяцев, что Пронина находилась под стражей, УНКВД просто обязано было наскрести-сфальсифицировать кое-что и эти следы должны быть не только в деле самой Прониной, которое уничтожено, но и в деле СГПУ)? Да потому, думаю я сейчас, что К. К. Сараханов был для тогдашнего УНКВД фигурой совершенно однозначной: один из хозяйственных руководителей, которого можно было привлечь, даже необходимо было привлечь — из-за одной его незаурядности только, ну а раз он получил высокое покровительство, выпустим — и другого, пусть похуже, найдем, всего делов-то. А посему, из-за однозначности фигуры, и следы его участия в мифическом „деле СГПУ“ можно было не затирать — небрежность, конечно, ну да суд простит, он же свой, ведомственный.

А вот фигура X. И. Прониной могла быть для руководства УНКВД посложней, потому что ценой ее освобождения в тот период, когда еще, повторю, соответствующих указаний сверху не поступило, могло быть соглашение о будущем сотрудничестве или его продолжении, если такое соглашение было достигнуто раньше, и если оно действительно существовало, то, естественно, „засвечивать" X. Пронину в „деле СГПУ“ было нельзя. И как продолжение высказанной версии — если X. Пронина действительно сотрудничала с УНКВД с 1936 года, ее роль после ареста, в тюрьме, была ролью подсадной утки, как тогда это называлось, и эта роль перестала быть нужной, когда во второй половине 1938 года стало ясно, что все это громоздкое дело № 17777, важным, но далеко не единственным элементом которого было „Дело СГПУ“, попросту не идет — вот тогда ее, X. И. Пронину, и освободили.

Как видит читатель, я возвращаюсь к тому же вопросу. Да, мне показалась несколько странной ситуация увольнения X. Прониной в июле 1936 года с должности зав. общим отделом УДС по недоверию, высказанному УГБ, с немедленным зачислением на работу в редакцию „Советской Колы-мы“, да еще с повышением оклада. Что-то тут могло быть „от лукавого". Было ли?

Еще более показательной в этом отношении представляется мне история с освобождением X. Прониной из-под стражи и немедленным (это ее слова) возвращением в ту же редакцию — и опять, заметьте, с повышением оклада — в августе 1938 года.

Читатель может обвинить меня чуть ли не в навязчивой подозрительности, но мне кажется необходимым найти исток, начало секретного сотрудничества X. И. Прониной с магаданским УНКВД, результатом которого — вполне вероятно, что отнюдь не главным, а только побочным