Путь Инквизитора. Том третий. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

тут дела идут? — Волков внимательно смотрел на ловкого человека. — А вам сюда всё везут, потому что помещение герцога никто обыскивать не будет? А может, вы и ворованное покупали, — генерал опять поморщился. — Это так вы представляли здесь Его Высочество? Храня и скупая ворованное?

Но так как Хельмут Вайзингер не ответил, а лишь развёл руками, генерал пошёл дальше. И остановился у высоких и хорошо упакованных тюков.

— А тут что?

— Гобелены, господин генерал, — пояснил ловкач.

— Тоже с тачек нападало?

— Нет. Это Курта Нерлинга. Он голова Коммуны Вязаных Колпаков.

— А это кто такие?

— Грузчики на пирсах; хоть и живут за стеной, но считаются городскими. На праздниках и ходах четвёртыми идут. Без них ни погрузиться, ни разгрузиться возле города не получится. Они с Тачечниками первые друзья.

— То есть… — барон немного подумал. — С купцами у вас подружиться не получилось, а с воровской сволочью вышло? Хорош представитель герцога!

Опять этот мерзавец молчал. Только смотрел на генерала жалостливо и, кажется, слезы были у него в глазах; но генерал подумал, что такой пройдоха хоть на что-нибудь ему может пригодиться, хотя пока и не знал, для чего, а ещё думал, что скрасит своё пребывание в этом мрачном городе за счёт этого пройдохи — ну не свои же деньги генералу тратить, — поэтому он и решил не торопиться с карами и, указывая на товары, сказал:

— Всё это отсюда уберите. А лежаки для солдат и кровати для офицеров и сержантов поставьте, посуду верните.

Сказал и подумал, что Хельмут Вайзингер начнёт канючить и рыдать, дескать, денег на всё на это нет, но, видно, дела у смотрителя шли хорошо, серебро у него водилось, и мерзавец сразу согласился.

— Как прикажете, господин генерал.

— Три дня вам на то!

— Буду стараться, — заверил его Хельмут Вайзингер, смотритель имущества Его Высочества герцога земли Ребенрее Карла Оттона Четвёртого.

⠀⠀

⠀⠀

Глава 46

⠀⠀

— Господа, прошу вас, — на правах хозяина предложил он, и сам, усевшись на своё место, взял себе из большого блюда хорошо прожаренное и очень жирное гусиное бедро.

Генерал старался не подавать вида и не показать своим людям, что он раздражён, даже зол, что встреча с городскими прошла в наихудшем виде. Но офицерам и говорить ничего не нужно было. И Брюнхвальд, и Роха, которые знали его уже не первый год, всё видели, всё понимали, поэтому за столом, за которым ещё недавно звучали непринуждённые разговоры и даже шутки, теперь все молчали. А генералу и еда была не мила, даже вкусное невкусно, когда душа потемнела от обиды. Барон уж и не знал, как быть с горожанами ещё ласковее, едва не унижался перед ними. А они вон как себя повели! Бюргеры, торгаши, пузаны, городское быдло! Да, он не очень жаловал земельных аристократов за заносчивость и спесь, не жаловал и горцев, как злобную деревенщину, не знающую благородства, но и те, и другие были хотя бы храбры и опасность встречали лицом, а не спиной. А эти… Чернильное рыцарство, вот прозвище для них точное! И ещё раз убеждался он в том, что хорошо и спокойно чувствует себя лишь в кругу таких людей, как покрытые шрамами и увечьями старики Брюнхвальд и Роха, как Максимилиан и Вилли Ланн. Как дома он среди таких, как расторопный и умный Дорфус и как другие его офицеры и юные его оруженосцы. Молодые и старые офицеры, истинные псы войны. Настоящие люди дела. Цвет и гордость любого народа, любой земли. Волков, неудовлетворённый гусиным бедром, взял с большого блюда жареную баранью колбасу и, не отрезав ни куска, остановился; и, подумав немного, произнёс:

— Майор Дорфус, завтра поутру купите два воза дров и два воза хвороста. А ещё бочку смолы.

— Как прикажете, господин генерал, — отзывался тот.

— И не скупитесь. Дрова и хворост должны быть самыми сухими.

Дорфус поглядел на барона и спросил:

— Господин генерал, дрова и хворост, должно быть, пойдут в бараки для солдат, а куда же понадобится смола?

Кажется, этот вопрос интересовал не только его, офицеры, сидевшие рядом и слышавшие распоряжение командира, тоже хотели знать, зачем нужна смола. Но генерал был в дурном расположении духа, и казалось, что любопытство подчинённых его заботит сейчас меньше, чем баранья колбаса. А вот полковник Брюнхвальд был готов всё объяснить своим товарищам. Он, прожевав кусочек гуся, запил его глотком вина, вытер губы салфеткой и ответил за генерала:

— Думается мне, господа, генерал полагает, что, возможно, придётся нам из города вырываться, и мы должны быть к тому готовы.

— Вырываться? — удивился Вилли Ланн. — Неужто всё так плохо?

— Ничего ещё не известно, — отвечал ему Брюнхвальд, — но наш генерал считает, что готовым надобно быть ко всему.

Волков ничего не сказал, а лишь подивился про себя тому, насколько хорошо его товарищ знает его.

— Но дрова зачем? — спрашивал Хенрик.

— Городишко надобно будет сжечь, — злобно ухмыльнулся полковник Роха. — Пока пузаны будут свои домишки да улицы тушить, нам легче будет уходить.

Волкову и баранья колбаса сейчас не пришлась, он отбросил вилку с ножом и сказал холодно:

— Этот поганый город надобно было подпалить ещё в первое наше пребывание тут!

Неожиданно Карл Брюнхвальд засмеялся, а за ним, хрипло и пугающе, стал смеяться и полковник Роха, а уже после них начали посмеиваться и Рене и другие офицеры, и молодые тоже. Даже Волков не удержался, пусть и настроение у него было отвратительное, но и он усмехнулся. А тут в трактир пожаловал не кто иной, как ротмистр Кохнер. На сей раз он был без кирасы и шлема и вид имел совсем удручённый.

Генерал увидал его и сразу ожил:

— А ну-ка, ротмистр, идите сюда, — он обернулся к ближайшему лакею. — Любезный, тарелку и стакан моему гостю.

Для толстяка, которого генерал непременно хотел усадить рядом с собой, офицерам пришлось подвинуться. И Кохнер, поблагодарив генерала, сел между ним и Брюнхвальдом. Волков сам, на правах хозяина, положил ему из блюда большой кусок гуся.

— А знаете, ротмистр, вы знаток хорошей кухни, — врал толстяку генерал; если быть честным, то барону здешняя еда не очень нравилось, — тут и вправду неплохо кормят, почти как в трактирах Вильбурга.

— Спасибо, господин генерал, — печально отвечал Кохнер, кажется, ни стол, заставленный дорогой едой, ни вино, что ему наливал в кубок лакей, не доставляли толстяку радости.

— Отчего же вы так грустны, друг мой? — с участием спрашивал барон. «Толстяк не радуется целому столу кушаний? Видно, что-то случилось!».

— Меня выгнали с должности! —