Очень легкая смерть. Повести. Эссе - Симона де Бовуар

запереть меня в этой клетке, но убейте меня или примите таким, как есть, потому что изменить меня вам не удастся…» Они предпочли убить его — сначала тоской тюремной камеры, затем нищетой и, наконец, забвением. Этой последней смерти он желал сам: «Забросайте яму землей, посейте семена. Пусть это место вновь покроется густой травой, чтобы след моей могилы исчез с лица земли, как память обо мне из людских умов». Только одно это последнее желание и было исполнено, зато со всей возможной тщательностью. Историю Сада подменило нагромождение всевозможных небылиц, само имя его поругано изобретением таких терминов, как «садист» и «садистский». Его частные записки потеряны, рукописи сожжены (часть из них по настоянию его собственного сына), книги запрещены. Хотя в конце XIX в. некоторые любознательные умы, в том числе Суинберн, стали проявлять интерес к Саду, но только Аполлинер попытался вернуть ему место во французской литературе. Однако до официального признания еще далеко. Можно пролистать объемистые труды «Идеи XVIII века» или даже «Сенсуализм XVIII века» и не встретить упоминания о маркизе де Саде. Вероятно, именно это заставило почитателей Сада объявить его пророком, предтечей Фрейда, Ницше, Штирнера и сюрреализма. Но культ «божественного маркиза», основанный, как и все культы, на ложных представлениях, на самом деле лишь предает его. Только благодаря нескольким критикам, которые относятся к Саду не как к злодею или идолу, а как к человеку и писателю, мы вновь открываем для себя это имя.

Однако каково же его истинное место? Почему фигура маркиза де Сада заслуживает нашего интереса? Даже его поклонники готовы признать, что его литературные произведения в большей своей части нечитабельны. В отношении философии они не банальны только в силу непоследовательности автора. А что до его грехов, то они тоже не так уж оригинальны: в учебниках по психиатрии описано множество более удивительных случаев. Дело в том, что Сад заслуживает внимания не как сексуальный извращенец и не как писатель, а в силу обоснованной им самим взаимозависимости этих двух сторон своей личности. Его отклонения от нормы приобретают ценность, когда он разрабатывает сложную систему их оправдания. Сад пытался представить свою психофизиологическую природу как результат сознательного этического выбора. И в этом акте заключено стремление преодолеть свою отделенность от людей и, может быть, просьба о помиловании. Именно поэтому его судьба и творчество приобретают глубокий общечеловеческий смысл. Может ли человек существовать в обществе, не жертвуя своей индивидуальностью? В случае Сада индивидуальность выражена до предела, но его литературная деятельность — ясное свидетельство того, как страстно он боялся отлучения от общества, жаждал признания. Таким образом, в его произведениях отражена крайняя форма конфликта личности и общества, в котором индивидуальность должна непрерывно подавлять себя, чтобы уцелеть. Это парадокс и в известном смысле триумф Сада.

Для того чтобы понять развитие личности Сада, оценить роль свободного выбора и предначертанности в его судьбе, желательно располагать точными сведениями биографического характера. К несчастью, несмотря на усилия биографов, обстоятельства жизни и тем более черты характера Сада трудно воссоздать достаточно подробно. Мы не располагаем его аутентичным портретом, а описания его внешности современниками крайне скупы и не дают представления о реальном человеке.

Показания свидетелей по делу Сада в Марселе представляют его в возрасте тридцати двух лет человеком «среднего роста, хорошо сложенным, с полным лицом». Вот выдержка из разрешения на жительство, датированного 7 марта 1793 г. (Саду было тогда пятьдесят три года): «рост — около 160 см, волосы — почти седые, лицо — круглое, лоб — высокий, глаза — голубые, нос — небольшой, подбородок — круглый». К этому времени он уже, по-видимому, начал полнеть, потому что пятью годами позже в Бастилии он пишет: «Из-за недостатка движения я так оброс жиром, что почти не могу двигаться». Именно тучность прежде всего бросилась в глаза Шарлю Нодье, когда он встретил Сада в 1807 г. в Сен-Пелажи: «Исключительная плавность его движений все же способствовала сохранению остатков грации и элегантности. В его усталых глазах время от времени вспыхивали искры, как в тлеющих углях». Описание Нодье напоминает стареющего Оскара Уайльда и Робера де Монтескью, хочется видеть во внешности Сада и черты барона де Шарлю. Но это все, что нам известно.

Особенно огорчает недостаток сведений о детстве Сада. Если принять описание детства Валькура за автобиографический набросок, приходится признать, что ему пришлось столкнуться с тяжелыми обидами, злом и несправедливостью. Уже позже, воспитываясь вместе с Луи-Жозефом де Бурбоном, он, по-видимому, настолько яростно и грубо пытался защититься от высокомерия юного принца, что был удален от двора. Мы не знаем ничего существенного ни о кратких годах учения, ни о пребывании Сада в армии, ни о начале пути светского молодого человека. Можно попытаться воссоздать его жизнь и характер по его произведениям, как это сделал Пьер Клоссовский, который видит ключ к судьбе и творчеству Сада в его непримиримой ненависти к матери. Как бы то ни было, отношения с родителями наверняка должны были играть немаловажную роль в формировании личности и мировосприятия юного маркиза. Детали нам неизвестны. Мы встречаем Сада уже в зрелом возрасте и можем отметить только большую эмоциональность и необычный характер сексуальности этого человека. Из-за серьезного биографического пробела вся правда о личности Сада навсегда останется недоступной: любые объяснения с неизбежностью будут иметь темные места, которые могли бы прояснить только сведения о раннем детстве и юности.

Однако, как уже говорилось, основной интерес для нас заключен не в ненормальностях Сада и не в причинах их формирования, а в его способе нести за них ответственность, вернее, их оправдать. Он сделал из своей сексуальности этику, этику выразил в литературе, и именно это сообщает ему истинную неповторимость и значение. Причины его странных причуд и вкусов нам непонятны, но мы можем понять, как он возвел эти вкусы в принцип и в следовании этому принципу дошел до фанатизма.

По внешним проявлениям двадцатитрехлетний Сад мало чем отличался от многих молодых аристократов того времени: он был культурен, любил искусство, театр и литературу. Он славился расточительностью, содержал любовницу и часто посещал бордели. По настоянию родителей он женился на Рене-Пелажи де Монтрей, девушке, не принадлежавшей к кругу высшей аристократии, но имевшей хорошее приданое. Эта женитьба была началом бедствий, преследовавших его всю дальнейшую жизнь. Женившись в мае, Сад уже в октябре был арестован по причине эксцесса в публичном доме, который он регулярно посещал. Подробности скандала оказались, по-видимому, настолько компрометирующими, что Сад непрерывно слал письма начальнику тюрьмы, умоляя держать их в тайне, иначе вся его жизнь