Очень легкая смерть. Повести. Эссе - Симона де Бовуар

Италию, но мадам де Монтрей, которая не могла простить ему падения младшей дочери, приложила все усилия, и по возвращении во Францию он был схвачен и отослан в Экс, где его осудили и приговорили к штрафу. По пути в Париж Сад бежал из-под стражи и спрятался в Ла-Косте, где под благожелательным присмотром жены некоторое время вел идиллическое существование с экономкой. Но 7 сентября 1778 г. он оказался в Венсенне, «запертый в клетке, как дикий зверь».

С этого момента начинается другая история. В течение одиннадцати лет — сначала в Венсенне, а потом в Бастилии — человек погибает, но рождается писатель. Человек был сломлен очень быстро. Обреченный на импотенцию, не знающий, как долго продлится заключение, Сад повредился в рассудке, и ум его блуждал в тумане горячки. Однако спустя некоторое время его интеллектуальные способности восстановились, а сексуальный голод он компенсировал радостями обильного стола. Его слуга Картерон рассказывал, что маркиз дымил, как каминная труба, и ел за четверых. Экстремист во всем, он стал обжорой. Мадам де Сад ежедневно посылала ему горы снеди, и вскоре он достиг невероятной толщины. Он непрерывно жаловался, обвинял всех и вся, умолял о прощении и все же слегка развлекался, продолжая терзать жену. Он имел наглость ревновать, приписывал ей всевозможные козни против себя, а когда маркиза навещала его, находил, что она недостаточно скромно одета. В 1782 г. он приходит к выводу, что отныне только литература в состоянии наполнить его жизнь «восторгом, вызовом, искренностью и усладами воображения». Его экстремизм сказался и здесь: он писал в состоянии неистовства, лихорадочно и невероятно быстро — писал и одновременно ел.

Когда в 1790 г. Сада выпустили на свободу, он мог надеяться и надеялся на то, что в его жизни начинается новый период. Жена просила развода, оба сына (один из них эмигрировал, другой был рыцарем Мальтийского ордена) и дочь были ему совершенно чужими. Освободившись от семьи, он, кого старое общество сделало изгоем, попытался приспособиться к новому, которое вернуло ему достоинство гражданина. Пьесы Сада ставили в театре, он был назначен на официальную должность, с энтузиазмом подписывал петиции и сочинял речи в честь Республики.

Но его роман с Революцией продолжался недолго. Саду было пятьдесят лет, он обладал сомнительным прошлым и аристократическим происхождением, которое не могла зачеркнуть его ненависть к аристократии, и снова был в разладе с самим собой. Он объявил себя республиканцем и сторонником полного социализма, призывал к уничтожению собственности и тем не менее настаивал на сохранении своего замка и остального имущества и земель. Мир, в котором он пытался утвердиться, снова был слишком реальным, оказывающим грубое сопротивление. И им управляли те же универсальные законы, казавшиеся ему абстрактными, фальшивыми и несправедливыми. И когда во имя этих законов общество возвело в ранг закона убийство, Сад в ужасе отшатнулся.

Мы не поймем Сада до конца, если не примем во внимание тот факт, что он дискредитировал себя в глазах Республики своей «гуманностью»: Сад не счел нужным искать место губернатора в провинции и предаваться «садизму», получив возможность безнаказанно мучить и убивать людей сколько душе угодно. Он не «любил кровь» в том смысле, в котором человек «любит море» или «любит горы». Пролитие крови могло служить для него источником особого возбуждения, но лишь при определенных обстоятельствах, когда жестокость имела непосредственное отношение к нему лично и определенному человеку. Он не хотел судить, приговаривать и наблюдать «анонимную» смерть. Он ничто так ненавидел в старом обществе, жертвой которого стал сам, как его право обвинять и наказывать. Он не мог отнестись с сочувствием к террору. Вот почему в качестве старшины присяжных он чаще всего выносил обвиняемому оправдательный приговор. Он добровольно оставил свою должность: «Я счел себя обязанным оставить президентское кресло — они хотели, чтобы я поставил на голосование ужасный, бесчеловечный законопроект». В декабре 1793 г. Сада заключили в тюрьму по обвинению в «умеренности». Выйдя на свободу через год, он с отвращением записал: «Республиканская тюрьма с ее вечной гильотиной перед глазами нанесла мне в сто раз больше вреда, чем все Бастилии, вместе взятые». Зло перестало быть притягательным, когда преступление было объявлено узаконенной добродетелью. И хотя сексуальность Сада с годами не уменьшилась, гильотина уничтожила болезненную поэтику извращенного эротизма. Сад все еще пытался оживить свой прежний опыт и прежние мечты на страницах литературных произведений, но он перестал верить в них, как раньше. Его последняя привязанность к мадам де Квесне, которую он называл «Чувствительной Дамой», была, по-видимому, совершенно платонического характера, а единственно эротической усладой стало разглядывание живописных произведений определенного рода в секретной комнате. Он не потерял памяти, но утратил движущую силу, и сама жизнь стала для него слишком тяжелым трудом. Лишенный социальных и семейных рамок, в которых он тем не менее подсознательно испытывал потребность, он влачил жалкое существование в нищете и болезнях. Он скоро прожил деньги, вырученные за невыгодно проданный Ла-Косте, и работал в версальском театре за сорок су в день.

Декрет 28 июня 1799 г., причисливший его имя к списку аристократов, подлежащих изгнанию, заставил его воскликнуть в отчаянии: «Смерть и нищета — вот награда за мою преданность Республике!» Он все же получил право на жительство, но к началу 1800 г. оказался в версальской больнице, «умирая от голода и холода». Он был так несчастлив во враждебном мире так называемых «свободных людей», что, может быть, сам стремился к одиночеству и безопасности тюрьмы. Вольное или невольное, это желание было исполнено: 5 апреля 1801 г. его помещают в приют Сен-Пелажи, а потом переводят в Шарантон, куда за ним следует «Чувствительная Дама», на правах дочери занимающая соседнюю комнату. Там он проводит остаток жизни.

Конечно, оказавшись взаперти, Сад протестовал и пытался бороться за свободу. Но, по крайней мере, теперь он мог полностью отдаться страсти, заменившей ему чувственные удовольствия, — литературному труду. Он писал и писал. Бо́льшая часть его бумаг была утеряна, когда он покинул Бастилию. И Сад думал, что рукопись «120 дней Содома» — свиток длиной в четырнадцать метров, который был спасен неизвестным лицом без ведома Сада, пропала безвозвратно. После «Философии в будуаре», опубликованной в 1795 г., он сочинил новый опус, полностью переработанную «Жюстину», за которой последовала «Жюльетта». Оба романа вышли в свет в десятитомном издании в 1797 г. Были опубликованы также «Преступления любви». В Сен-Пелажи Сад начал работать над колоссальным десятитомным произведением «Записки Флорбелль». Два тома «Маркизы де Ганж» тоже, по-видимому, принадлежат ему, хотя и не были опубликованы под его именем.

Поскольку смысл жизни отныне состоял для Сада только