Очень легкая смерть. Повести. Эссе - Симона де Бовуар

Я спросила, каково ее суждение об отце.

— О, я никого не сужу.

— Ты не находишь, что он вел себя как подлец?

— Честно говоря, нет. Конечно, он строит иллюзии относительно этой дамочки. Он наивный человек. Но не подлец.

— Ты считаешь, что он имеет право жертвовать мной?

— Конечно, по-твоему, это жестоко. Но почему он должен жертвовать собой? Я, например, хорошо знаю, что не пожертвую собой ради кого бы то ни было.

Она произнесла это с оттенком бахвальства. «Неужели она так жестока, что хочет походить на него?» — спрашиваю я себя. Мне кажется, она совсем не так уверена в себе, как я подумала вначале. Вчера я расспрашивала ее о ней самой.

— Послушай, я хотела бы, чтобы ты была искренна со мной. Мне это необходимо — отец столько лгал мне. Ты уехала в Америку из-за меня?

— Что за вздор!

— Отец убежден в этом. И страшно зол на меня за это. Я прекрасно знаю, что тебе было тяжко со мной. Мое присутствие постоянно тяготило тебя.

— Вернее сказать, я не создана, чтобы жить в семье. _

— Тебе было несносно мое присутствие. И ты уехала, чтобы освободиться от меня.

— Не будем ничего преувеличивать. Ты меня не притесняла. Нет, просто я хотела испытать, смогу ли жить самостоятельно.

— Теперь ты это знаешь.

— Да, теперь знаю, что могу.

— Ты счастлива?

— Вот одно из твоих выражений. Для меня оно лишено смысла.

— Тогда, значит, ты несчастлива.

Она ответила с вызовом:

— Меня моя жизнь вполне устраивает.

Работа, развлечения, кратковременные связи — я нахожу такое существование бесплодным. Ей свойственны взрывы грубости, нетерпимости — и не только по отношению ко мне. Это, на мой взгляд, признак какого-то неблагополучия. А отказ от любви — это тоже, конечно, по моей вине: моя сентиментальность внушала ей отвращение, она изо всех сил старалась не стать похожей на меня. В ее манерах есть что-то напряженное, почти отталкивающее. Она познакомила меня с некоторыми из своих друзей, и меня поразило, как она держит себя с ними: всегда настороже, не идущая на сближение, резкая. И смех ее звучит невесело.

20 марта. С Люсьенной что-то не так. В ней есть, я не решаюсь написать это слово, оно внушает мне ужас, но это именно то слово: злость. Насмешливая критиканка, которой не попадайся на язычок, — такой я знала ее всегда. Но с каким ожесточением разбирает она по косточкам людей, которых именует своими друзьями. Ей нравится говорить неприятности, хоть порой и справедливые. В действительности эти отношения не выходят за пределы простого знакомства. Она прилагает все усилия, чтобы показывать мне людей, но в сущности очень одинока. Злость — это орудие самозащиты. От кого? Нет, это совсем не та сильная, жизнерадостная, уравновешенная девушка, какой она мне представлялась в Париже. Неужели я упустила их обеих? Нет, о нет!

Я спросила:

— Ты, как и отец, считаешь замужество Колетты идиотским?

— Ее брак таков, каким должен был быть. Она мечтала только о любви и неизбежно влюбилась в первого попавшегося парня.

— Я виновата в том, что она стала такой?

Она рассмеялась своим безрадостным смехом:

— У тебя всегда было преувеличенное представление о своей ответственности.

У нее я тоже спросила:

— Какой ты видишь меня?

Она взглянула на меня с удивлением.

— Я хочу сказать: как бы ты описала меня?

— Ты француженка до мозга костей. Кроме того, ты большая идеалистка. Ты беззащитна — это твой единственный недостаток.

— Единственный?

— Ну да. А в остальном ты живая, веселая, милая.

Довольно краткое описание. Я повторила:

— Живая, веселая, милая…

Казалось, она смутилась:

— А ты сама какой видишь себя?

— Похожей на болото. Все поглотила тина.

— Ты еще найдешь себя.

Нет, и это, наверное, самое худшее. Правда, я понимаю теперь, какое уважение испытывала в глубине души к самой себе. Но все те слова, которыми я пыталась его упрочить, убил Морис. Он отверг ту меру, которой я мерила себя и других. Мне никогда не пришло бы в голову спорить с ним, то есть с самой собой. Теперь я спрашиваю себя: во имя чего следует предпочитать внутреннюю жизнь жизни светской, созерцательность — легкомыслию, преданность — честолюбию? У меня было одно стремление — давать другим счастье. Но Морису я не дала счастья. Дочерям — тоже. Итак? Я больше ничего не знаю. Не только какова я на самом деле, но и какой надо было быть. Черное перемешалось с белым, мир — хаос, и сама я утратила четкий облик. Как жить, не веря ни во что, не веря в себя самое?

Люсьенна возмущена тем, что я так мало интересуюсь Нью-Йорком. Раньше я нечасто вылезала из своей скорлупы, но, когда это случалось, все меня интересовало: природа, люди, музеи, улицы. Теперь я мертва. Сколько же лет предстоит еще влачить мне, мертвой? Теперь, когда утром я открываю глаза, мне кажется, что невозможно будет прожить этот день до вечера. Вчера, в ванне, для меня было проблемой поднять руку: зачем нужно поднимать руку, зачем нужно переставлять ноги? Когда я одна, я по целым минутам стою на краю тротуара, не в силах двинуться с места.

23 марта. Завтра я еду. Вокруг меня все та же непроглядная тьма. Я телеграфировала Морису, чтобы он не приезжал в Орли. У меня нет мужества взглянуть ему в лицо. Ведь он уедет. Я вернусь, а он уедет.

24 марта. Ну вот. Меня встречали Колетта и Жан-Пьер. Я у них пообедала. Они проводили меня сюда. Окно было темным. Оно всегда теперь будет темным. Мы поднялись по лестнице. Они поставили чемоданы в общей комнате. Я не захотела, чтобы Колетта ночевала: нужно привыкать. Села за стол. И вот сижу. Смотрю на эти две двери: в кабинет Мориса и в нашу спальню. Они заперты. Запертая дверь, и что-то прячется за ней. Она не откроется, если я не пошевельнусь. Не шевелиться. Никогда. Остановить время. Остановить жизнь. Но я встану, я знаю. Дверь медленно отворится, и я увижу, что там, за ней. Это будущее. Дверь в будущее сейчас откроется. Медленно. Неумолимо. Я стою на пороге. Есть только эта дверь и то, что прячется за ней. Мне страшно. И некого позвать на помощь.

Эссе

«Нужно ли сжечь маркиза де Сада?»

Пер. с английского Н. Кротовская и И. Москвина-Тарханова

1

«Властный, холеричный, доходящий до крайности во всем, величайший из распутников, атеист до фанатизма… Вам удалось