Дубль два. Книга вторая - Олег Дмитриев

Инок аж подпрыгнул от неожиданности. После долгой тишины мой голос был первым, что он услышал. До этого была ругань и звон битых стёкол на лесной перегороженной дороге под Устюгом. Давно. С тех пор вслух никто ничего не говорил.

— Бывал тут? — это явно было сказано только для того, чтобы хоть что-то сказать. Чтобы проверить, не разучился ли. И чтобы было не так страшно.

— Тут — ни разу. Но, думаю, у здешнего подгорного владыки примерно везде все системы безопасности одинаково работают, — предположил я. И на всякий случай отправил ему картинку пчелиной матери, или чего это было такое. Инок икнул, и его как приморозило к камню пола.

— Это же роющие осы, только бескрылые! Никогда не думала, что ещё сохранились где-то. Им миллионы лет! — оживилась было Ольха. Но, почувствовав, что сейчас не самое лучшее время для обзорной лекции про эволюцию перепончатокрылых, тему развивать не стала.

Я шёл первым. Спиной ощущая, что Серафиму на воздухе было гораздо приятнее. И на земле. И даже под водой. Потому что там хоть понятно было, чего ждать. Я, в отличие от него, не ждал ничего вообще. Просто чуял, что идти надо вот к той стене, а в ней нажать на рычаг. Не иначе, те самые кварки с бозонами внутри подкваркивали. То есть подсказывали.

Мы миновали две привычных мне и окончательно растревоживших Сашку шлюзовых камеры. И вдруг неожиданно едва не вывалились прямо в тот самый зал, где в центре высилось невероятное чешуйчатое Перводрево. Один из двух самых главных и самых настоящих драконов. Белый.

Глава 27

Радости встреч

Я подумал, что в жизни никогда и ничего так не ждал, как этого возвращения. Этой встречи. Этих глаз, что сошлись на мне. Таких разных, но с такими похожими чувствами, полыхавшими в них.

Сергий и Степан, стоявшие ближе всех, хоть и на расстоянии метров десяти, видимо, во избежание возможных неожиданностей и прочих нештатностей, сканировали меня. И на лицах каждого из них к тревоге и недоверию добавлялось с каждой секундой всё больше облегчения и радости. По бокам и чуть позади них стояли девчата. У Алисы на руках — сын. На её сфере красное было только со стороны Павлика. Остальное — сплошная синь морской пучины, опаска и страх. Зато аура племянника поражала, напоминая цветок георгина: густо-алые лепестки со слепяще-белой каймой по краям каждого. Смотрелось потрясающе, я аж остановился в дверях. Не знаю, что это означало и как было сделано, но мне аж такую же захотелось. От увиденного прямо тянуло силой и мощью неожиданно концентрированной Яри.

Сфера Энджи была пурпурно-красной, отливая всеми оттенками, от ярко-алого до глубокого бордо. С полосами и стрелами синего. Которые истаивали на глазах. И что-то ещё насторожило меня в ней, но сфокусироваться и додумать мысль не дала Речь Перводрева:

— Мы рады тебе, Аспид! С возвращением!

И все сферы моих родных и друзей озарились, как окна, что увидели свет восходившего Солнца. Это выглядело величественно и непередаваемо красиво. Я даже смутился немного. И, пытаясь зачем-то скрыть это, обернулся назад, смаргивая неожиданные выступившие слёзы, буркнул в темноту:

— Проходи, чего столпился. Добрались. Теперь уж точно.

И прошёл вперёд на пару шагов, освобождая проход. Откуда вышел, спотыкаясь, совершенно потерянный Сашка.

— Папка! — крик Павлика и яркая вспышка багрово-белого оглушили и ослепили. А сам он, извиваясь, как змея, сполз сквозь руки остолбеневшей Алисы на пол и побежал к нам. Да, неловко, не очень уверенно. Но значительно лучше, чем ещё несколько дней назад.

Тишина стояла полнейшая, перебиваемая лишь стуком крови в ушах. По крайней мере, в моих. Карапуз добежал до нас, дав за это время каждому ощутить пронзительно-искреннюю важность момента, ситуации, того, что происходило здесь и сейчас, в невозможной пещере вокруг Древа, которого тоже быть не могло.

Сашка обошёл меня, двигаясь так, будто шёл на протезах. Очень старых, выструганных из дерева. И упал на колени, разведя руки. Куда и прилетел юный сокол. Обхватив отца ручками. И зарыдав.

В потолок смотрели, чтобы не дать выкатиться слезам, кажется, даже Ося с Белым.

Тонкие пальчики пробежали по изуродованной щеке. Большие руки обняли маленькое тельце, подхватив. Две пары серых глаз замерли, как припаянные друг к другу.

— Папка! Ты пришёл! А я всегда знал, что ты придёшь!

Я коснулся плеча Сашки. Он не почувствовал. Его сфера, где снова сражались любовь и страх, переплеталась с аурой Павлика, будто напитываясь алым и искристо-белым. Теряя синие оттенки. Возвращаясь в норму. Тряхнув головой, он подхватил сына на сгиб левой руки, где тот замер торжественно, гордо и радостно, как на советских плакатах. Или иконах. И мы пошли дальше.

Не дойдя нескольких шагов до сестры, молодой Мастер, инок и слесарь снова опустился на колени. И спросил, не сводя глаз с дрожавшей бледной Алисы:

— Ты простишь меня?

Она вздрогнула, как от удара, и судорожно кивнула. А потом ещё раз. А потом неловко шагнула к нему.

— Ну, довольно кувыркаться! Кинулся раз, кинулся два — хватит! — с интонацией Жоржа Милославского, только старого и неожиданно смущённого, буркнул Раж. И обратился уже ко мне, шедшему чуть позади отца и сына:

— Ты где его нашёл, нервного такого?

— Это не я его, это он — меня. Давай, деда, я гостей рассажу по местам, что хозяин укажет, да и расскажу всё ладом? — предложил я, глядя уже на чешуйчатый ствол.

Сергий только руками развёл, попутно, случайно как бы, отодвигая с моей дороги епископа.

— Поздорову, хозяин! Сладил я дело. Только план чуть поменялся на ходу. В землях Коми нашёл я Древо искомое. Но не спалил дотла. Сюда привёз.

За правым плечом у меня стоял Устюжанин, и, судя по белым сполохам, был готов к чему угодно. За левым, чуть подальше — дед с Линой, что повисла у него не руке, будто чуя, что вот прямо сейчас бросаться ко мне на шею не следовало. Мало ли, как примут? За ней стоял чугунным памятником инок Серафим. Одной рукой обнимая зарёванную жену, а на другой держа счастливого сына. Если я хоть что-то понимал в этой жизни — вернее человека мне было не найти. Ну, не считая Энджи, конечно.

— Говори,