Непрошеный пришелец: Михаил Кузмин. От Серебряного века к неофициальной культуре - Александра Сергеевна Пахомова

твердила наизусть, вероятно, неделю, не отрываясь, не отвлекаясь. Диапазон увлечений был широк, и с Маяковским уживался Кузмин. Особенно «Сети», которые в 1929 году потеснила «Форель разбивает лед»[699].

Центрами неофициальной культуры становятся дома писателей старшего поколения, открытых к объединению вокруг себя молодежи, интересующейся иными путями развития культуры. Личные связи приобретали особое значение, будучи неподконтрольными внешним институциям и незаметными для власти. В рамках таких домашних кружков консервировались представления о свободе творчества, понимание искусства как личного, интимного способа выражения, установка на экспериментальность формы, характерные для эстетики русского модернизма начала века. Как пишет Е. Ю. Андреева,

в 1920–1930-е в городе не утратили свое влияние художники и литераторы из других по отношению к советскому миров: из «Мира искусства» и «Аполлона», из круга акмеистов, из общества эмоционалистов и т. д. И они не только «живут и работают» <…> но и создают свои главные шедевры, достаточно вспомнить «Форель разбивает лед» Кузмина или «Поэму без героя» и «Реквием» Ахматовой…[700]

Неофициальная, «домашняя» культура стала полноправной сферой влияния «бывших» – некогда знаменитых, а теперь оттесненных на обочину официального культурного процесса писателей и художников, каковыми были в те годы Кузмин, Ахматова, Добужинский и др.

Одним из таких неформальных центров и стал дом Кузмина, сыгравший в конечном итоге важную роль в оформлении ленинградской неподцензурной культуры. По наблюдению О. А. Юрьева, квартира Кузмина «в Ленинграде конца двадцатых – начала тридцатых годов [была] одним из центров (можно, пожалуй, сказать: главным центром) этой параллельной культуры»[701], прибежищем тех, кто не хотел отвергать старое во имя социалистического строительства.

Свои проекты литературных объединений в 1907, 1917 и начале 1920-х годов Кузмин организовывал по принципу «кружка любящих и ценящих друг друга людей», однако, как мы уже писали выше, практика нередко расходилась с этой установкой. «Марсельские матросы» были кружком эпигонов Кузмина, эмоционалисты – искусственным соединением разнородных талантов, которому было придано теоретическое обоснование. Способы, с помощью которых Кузмин организовывал свой круг, всегда были демонстративно архаичны и наследовали духу дореволюционных салонов: так, формирующим фактором как для «Марсельских матросов», так и для эмоционалистов были не групповой манифест (у последних он появился уже на излете деятельности объединения) или публичные чтения, а дружеский альманах, изданный на свои деньги, устное чтение в узком кругу и обсуждение текстов, в том числе интимных (дневников). Такая форма как нельзя лучше отвечала новым запросам времени: на безопасность, интимность, узкий круг причастных и доверенных лиц, минимальное взаимодействие с официальным литературным процессом.

Именно такой круг собирается в доме Кузмина в конце 1920-х годов, причем эмоциональная матрица, предлагаемая писателем, в эти годы приобретает идеологическую подоплеку. В квартире Кузмина заседает не «литературный кружок» или «объединение», а принципиально разнородное сообщество, членов которого объединяет всего лишь два фактора. Во-первых, они знают, кто такой Кузмин, и ценят его как мэтра. Во-вторых, они критически настроены по отношению к советской литературе и понимают, что не найдут в ней желаемого для себя места. По этой причине круг Кузмина тех лет тяготел к тому, чтобы стать в полной мере эмоциональным сообществом, члены которого разделяли общие эмоциональные практики и были скреплены дружескими и личными (в том числе любовными) отношениями. Форма, которую писатель культивировал долгие годы, внезапно приобрела актуальность в сложившихся общественных и политических обстоятельствах.

Своеобразие кузминского круга рельефнее предстает в сравнении с другим неформальным центром культурной жизни Ленинграда середины 1920-х годов – вечерами «Ассоциации неоклассиков», проходившими в квартире Федора Сологуба на Ждановке (второе название – «Вечера на Ждановке»). Это собрание молодых поэтов, выделившихся из Ленинградского отделения Союза писателей: В. В. Смиренского (1902–1977), М. В. Борисоглебского (1896–1942), Л. И. Аверьяновой (1904–1942), А. Р. Палея (1893–1995), Е. Я. Данько (1897/1898—1942) и др. В ноябре 1925 года Смиренский, Борисоглебский, Данько и Палей послали Сологубу официальное приглашение стать почетным участником Ассоциации:

Глубокоуважаемый Федор Кузьмич, мы, члены Ленинградской Ассоциации Неоклассиков, в заседании нашем 24-го сего ноября постановили избрать Вас почетным членом Ассоциации и председателем ее инициативной группы и обращаемся к Вам с просьбой принять это избрание. <…> Ваши заслуги как писателя, поэта и драматурга, Ваш многолетний опыт и внимательное отношение к молодежи являются лучшим залогом выполнения задачи объединения неоклассиков[702].

Собрания проходили на квартире Сологуба по вторникам с 1924 по 1927 год, до самой смерти поэта[703].

Можно отметить, что ядро сологубовских «вечеров» составляли поэты того же поколения, что и круг Кузмина, – родившиеся на рубеже 1890–1900-х годов. Несомненно, что в участии «мэтра» особенно нуждались молодые авторы, которые не застали расцвета литературных кружков и направлений 1900-х, но формировались в атмосфере знания о них и невольного им следования (отчасти дискурсивного – как мы показали выше на примере второй итерации Союза поэтов). По этой причине одной из популярных форм наставничества в 1920-е годы стало обращение с почтительным письмом к представителям старшего поколения: например, почетными членами «Ассоциации неоклассиков» были избраны Кузмин и Ахматова. Кузмин ранее уже получал от Смиренского и его брата приглашение присоединиться к их юношеской группе «Кольцо поэтов им. К. М. Фофанова»: «Глубокоуважаемый Михаил Алексеевич! Президиум Кольца Поэтов имени Константина Михайловича Фофанова убедительно просит Вас вступить в ряды его действительным членом…», на которое ответил согласием: «С благодарностью принимаю предложение вступить в Кольцо Поэтов Имени К. М. Фофанова. М. Кузмин. 1921 14 июня»[704]. Любопытно, что в тот раз именно Сологуб ответил Смиренским отказом, проигнорировав оба письма от энтузиастов «Кольца поэтов».[705] Однако в середине 1920-х годов культурный фон изменился, и такая форма влияния на молодых поэтов должна была казаться перспективной писателям старшего литературного поколения.

Сологубовские «вечера на Ждановской» были организованы по принципу еженедельных встреч немногочисленной и закрытой группы. На таких вечерах читались стихи, обсуждались доклады, но главное – выслушивалось ценное мнение мэтра. Об этих вечерах оставлено несколько воспоминаний, которые, хотя и написаны с большим пристрастием, все же дают представление о том, как были устроены «вторники» в квартире Сологуба. Так, поэтесса Л. И. Аверьянова-Дидерихс описывает их как в высшей степени формализованные собрания, обсуждение доклада на которых сопровождалось сменой локации и перемещением из гостиной в писательский кабинет[706]. Присутствующие говорили о современной литературе и пересказывали новости нового быта, причем не только литературного. Поэтесса Е. Я. Данько вспоминает о той центральной роли, которую играл на таких вечерах Сологуб, – каждое прение по тому или иному вопросу заканчивалось разрешающим споры словом мэтра:

Суматоху, как всегда, кончил Федор Кузьмич. Он произнес великолепную, как всегда, речь