Памяти солёная волна - Станислав Митрофанович Сахончик

Страшная месть ефрейтора Шварцмана

Вова Шварцман, маленький, стриженный «наголо» ефрейтор, в выцветшей, слишком большой пилотке, держа под мышкой два сложенных вещмешка, пыхтя, карабкался по тропинке, ведущей от караулки к столовой. За ним сопели двое рядовых, побрякивая пустыми термосами, поскольку Вове было поручено ответственнейшее в армии задание – получить питание на весь караульный взвод. Недавно прошедший дождь основательно промочил склон сопки, и кирзачи скользили по сырой глине, но солдаты, тихо матерясь, упорно двигались к вожделенному зданию полковой столовой.

На крыльце возвышалась монументальная фигура дежурного по части майора Барило с пузцом, изрядно переваливающимся через ремень, и висячими запорожскими усами. Майор уже успел снять пробу и теперь, вальяжно отставив ногу в начищенном хромовом сапоге, покуривал на крылечке, ожидая, когда старшины рот приведут солдат на ужин. Он, как сытый кот на мышей, только слегка покосился на караульных и, небрежно ответив на приветствие, молча отвернулся.

Прошмыгнув мимо майора, Вова с солдатами направился к раздаче, где повара, не жалея, отвалили им в термосы макароны «по-флотски».

Караул обижать в армии не принято, и парни, хотя и были прикомандированы в полк из периферийного одиннадцатого дивизиона, питались вполне нормально, а Вова, имевший земляка-одессита на продскладе, даже частенько приносил в караулку рыбные консервы, тушёнку и сгущёнку. Пограничный одиннадцатый зенитно-ракетный дивизион, в котором служил Вова, был на регламентных работах, и часть солдат, свободных от боевого дежурства, несла караульную службу в управлении полка в выматывающем душу режиме «через день на ремень».

Вова, развернув вещмешки, направился к хлеборезке и постучал в закрытую амбразуру. Дверка открылась, и оттуда выглянула расплывшаяся в улыбке лоснящаяся узкоглазая физиономия младшего сержанта Сапара Сабзалиева, облачённого в некогда белую куртку.

– О-о-о, Во-оца явился! Ти как, Воца, сибя бережёшь, а? Нэ напрягаишься?

Шварцман от злости покраснел до ушей. Дело было в том, что ещё в карантине, после десяти дней службы, Вова написал домой письмо, что он вместе со всеми участвует в войне с китайцами (дело было после Даманского) и даже ходит в штыковые атаки.

Обалдевшие родители, представившие хилого Вову с окровавленным штыком наперевес, с плачем побежали в военкомат, а бабушка Соня немедля отбила срочную телеграмму со словами «Береги себя, Воца!» С тех пор Вова и прославился – при случае каждый военный норовил поинтересоваться, бережёт ли себя Воца и не надорвался ли он на службе. Однако прошло уже больше года, и ефрейтора Шварцмана, старшего оператора станции наведения ракет и специалиста первого класса, в его дивизионе никто уже не рисковал так прикалывать. Да и забыли уже, только вот Сапар, бывший с ним в карантине в одном взводе, почему-то, весьма некстати, припомнил.

Однако Вова, под какое-то непонятное узбекское бормотание Сабзалиева, спокойно получил положенные хлеб, сахар и масло, молча сложил всё в вещмешки и пошёл к выходу. Шедший за ним рядовой Миша Горбунов спросил:

– Ты хоть понял, что он тебе наговорил?

– А хрен его знает, я ж по ихнему-то не волоку.

– Зато, блин, я волоку, в Ташкенте вырос. Обложил он тебя по-своему, и очень круто. У узбеков, брат, за такие слова нож в пузо можно получить очень даже запросто! Это ж не как у нас, «мать-перемать» для связки слов. Сказал да забыл. Эти черти годами обиды помнят.

– Ну, гад! По роже бы ему надавать! – закипел было Вова, однако, сопоставив габариты Сабзалиева со своими, быстро остыл. Сапар имел первый разряд по вольной борьбе, бычью шею и весу под центнер. Вова мог ему противопоставить только пятьдесят шесть килограммов живого веса (вместе с ремнём и сапогами), хилые кулачки и интеллигентскую начитанность. Так что грандиозное побоище типа «зарядить гаду в репу» явно отменялось, и кровную месть, по-видимому, надо было свести к мелкомасштабному, кратковременному, но эффективному наезду с не менее эффектным отходом.

Изворотливый Вовин ум во время стояния на посту тщательно продумал план мести.

Главным оружием в его плане было слово, а именно – узбекское слово. Ибо ничем другим толстокожего Сапара, не нарушая устава, пронять было вряд ли возможно.

Миша Горбунов, хихикая, написал ему русскими буквами самые забористые узбекские ругательства, Вова же, отбросив наиболее труднопроизносимые из них, прилежно заучивал эти хлёсткие фразы наизусть, ибо шпаргалкой воспользоваться было невозможно. Вдвоём в караулке они шлифовали Вовино произношение. Разводящий, старший сержант Рябинин, услышав незнакомый бубнёж и узнав в чем дело, проникся сочувствием к Вове, кликнул из штаба писаря Хоттабыча – бухарского еврея Борю Акилова (Боря не то чтобы бухал, просто он был из Бухары), филолога по образованию, после чего монолог Вовы начал приобретать законченные логические очертания и вполне подходящий и даже слегка литературный вид.

Настал долгожданный день мести. Вова с тремя солдатами снова пошёл за едой. Пришли пораньше, в столовой был только дежурный наряд, накрывавший на столы. Начали сразу с хлеборезки – незаметно замотали проволокой дужки навесного замка и, для верности, потихоньку припёрли дверь здоровенной скамейкой. Затем Вова деликатно постучал в амбразуру и очень вежливо сказал:

– Салам алейкум, Сапар-джон!

Лунообразный лик Сабзалиева озарился довольной улыбкой, порции хлеба, масла и сахара, под напутственную узбекскую скороговорку, перекочевали в вещмешок Вовы. После чего бравый ефрейтор, откашлявшись и отступив подальше, приступил к монологу.

Вкратце и в вольном переводе этот монолог звучал примерно так. Некогда мама Сапара вступила в близкие отношения с ишаком, отчего, собственно, Сапар и произошёл, а поскольку он воспитывался в кишлаке среди баранов, то приобрёл заодно и их мозги и привычки. Дальше следовала краткая характеристика умственных способностей жителей кишлака, откуда прибыл Сапар, его ближайших родственников, а также не был забыт и паршивый трактор, прямо с которого Сапара забрали в армию.

Вова, ещё немного отступив, любовался на багровую от злости рожу Сабзалиева, который с утробным рёвом и с ножом в руках безуспешно пытался вырваться из хлеборезки через узкую амбразуру. Маленький лопоухий Вова, в пилотке, держащейся на голове только за счёт ушей, со стоящим коромыслом правым погоном, с измазанной автоматным ремнём одинокой ефрейторской лычкой, скромно стоявший напротив хлеборезки, откуда рвался здоровенный Сапар, выглядел как библейский Давид, победивший в схватке с Голиафом. Салаги из кухонного наряда, бросив накрывать столы, раскрыв рты, с интересом наблюдали за ходом событий.

Заслышав неожиданные звуки родной речи, из раздаточных окон повысовывались смуглые и узкоглазые повара, а их начальник, сержант Валера Саламов, лихо выскочив из окна раздатки, подбежал к Сабзалиеву и что-то рявкнул по-узбекски, отчего Сапар как-то сразу скис и съёжился. Валера происходил из древнего аристократического рода и был чем-то вроде