Памяти солёная волна - Станислав Митрофанович Сахончик

– Шиза косит наши ряды, – констатировал Мишель, глядя на радостного Борю, паковавшего чемоданы в офицерской общаге и щедро раздаривавшего предметы ненавистной военной амуниции.

– Кто бы сомневался, – хладнокровно сказал майор Кулешов. И оба понимающе ухмыльнулись.

Через месяц из солнечной Одессы пришло радостное письмо от Бори. Он намеревался жениться и продолжить врачебную карьеру в качестве микробиолога. С «шизой» (пусть и липовой) в терапевты не пускали – даже в Одессе-маме и даже по блату. Такой диагноз можно было снять только в институте Сербского в Москве, что и было успешно сделано через полгода.

Доктора тихо порадовались Бориному счастью и продолжили тянуть армейскую лямку дальше.

На замену прислали ещё одного лейтенанта-«двухгадючника» со звонкой, как щелчок по лбу, фамилией Курбацкий, тот пил водку стаканами, открыто волочился за зубной врачихой и выражался, как биндюжник, – в общем, был как все, нормальным молодым советским офицером.

А «Жизнь двенадцати цезарей» Боря оставил мне с дарственной надписью. Осилить её я так и не смог, вернее, не очень и хотел – побаивался. Кабы чего не вышло. Книга потом (через десять лет) здорово пригодилась одному морскому офицеру, старлею Сане по кличке Румпель. Но это уже другая история.

Любовные страдания молодого Лёхи

Лёха Болтиков, рядовой автороты, был крепко сбитым, налитым, как ядрёный гриб-боровик, парнем. На тугих щеках гулял румянец, карие глазки маслянисто поблёскивали. Ростом, правда, Леха не удался: штык карабина, находившийся у солдата обычно на уровне пуговицы кармана гимнастерки, торчал у него на уровне ушей. Да и нос картошкой явно не относился к украшающим его лицо частям.

Но по части женской он в роте числился в «страдальцах», ибо бьющие через край гормоны толкали Лёху на самые невероятные подвиги. Он возвращался из увольнений и «самоволок», еле волоча ноги.

Лёха любил и страдал: он страстно любил женщин и страдал от их недостатка. Беда его была в том что он, как все маленькие мужчины, любил очень крупных женщин – а вот они его, надо сказать, не очень жаловали.

На Лёхину беду командир автороты, старший лейтенант Шаров привёз из родной сибирской деревни жену Машу – женщину выдающихся женских достоинств. В смысле габаритов. Мясо-молочной породы!

Красавица Маша как будто сошла с плакатов про счастливую колхозную жизнь. Она с радостной белозубой улыбкой несла по гарнизону свой выдающийся бюст, плавно покачивая мощными бёдрами, мимо обалдевших военных, провожавших её плотоядными взорами и давившихся слюной. Её пристроили работать на склад КЭЧ, после чего посещаемость невзрачного сарайчика с банками краски возросла в несколько раз.

Однажды Маша, в легкомысленном ситцевом сарафанчике, облеплявшем все её достоинства, проплывала белой лебедушкой мимо солдат автороты, стоявших с оружием перед построением на развод караула.

Остолбеневший Лёха покрылся красными пятнами и замер, разинув рот: рядом с ним, обдавая тёплым ароматом духов, проходил предмет его дерзновенных мечтаний и сладких утренних эротических сновидений. Этого он просто не мог вынести.

Из вдруг ослабевших рук вывалился карабин и, лязгнув штыком, задребезжал по асфальту. Солдаты дружно заржали, а Маша, обернувшись, насмешливо улыбнулась.

Раздосадованный Лёха поднял карабин – и неожиданно, со всей дури, ткнул штыком в колесо стоявшей рядом пожарной машины. Штык пробил шину насквозь, воздух со свистом вышел, и «пожарка» накренилась набок, погнув штык. Лёху тут же сняли с караула, обматерили и с ходу определили на трое суток на полковую «губу» за порчу казённого имущества. Штык, правда, потом разогнули.

Так Лёха пострадал за любовь в первый раз.

Прошёл месяц. Авторота находилась в карауле. Лёхин пост был на складе химслужбы, который расположился у подножия сопки, совсем рядом с офицерскими домами, но немного выше их. Стемнело. В домах начал зажигаться свет, и Лёха вдруг увидел в одном ближайшем окне с незакрытыми занавесками переодевающуюся Машу. Мелькающие пышные женские прелести буквально потрясли бедного солдата, мощный гормональный поток тестостерона ударил по мозгам.

Лёха взвыл и, с маху перескочив проволочное заграждение, рванул с поста к офицерскому дому. Прислонив карабин к стене, он вскарабкался к открытой форточке кухни и попытался влезть в неё. Но зацепился ремнём с подсумками и завис, наполовину находясь в кухне, в то время как нижняя половина отчаянно болтала сапогами снаружи. Впоследствии злые языки из автороты утверждали, что Лёха зацепился в форточке вовсе не ремнём, а одной из возбуждённых частей тела.

Зашедшая на шум в кухне Маша, увидев в оконной форточке красную от натуги Лёхину голову с выпученными глазами, на секунду опешила, а потом пронзительно завизжала. Прибежавшим соседям предстала живописная картина из свисающего из форточки бойца и визжащей в ультразвуковом диапазоне на весь городок полуодетой Маши. Общими усилиями соседей Лёху выпихнули обратно, филейной частью прямо в объятия подбежавших караульных, которые и утащили его на гауптвахту.

Рыдающую Машу соседи едва отпоили валерьянкой. Ротный был на выезде, а то бы Лёхе несдобровать. Крутой был мужик ротный, да и кулак имел приличный.

Утром вся авторота была собрана на плацу перед штабом. Привели с «губы» Лёху, поставили перед строем. Комполка зычным голосом произнёс получасовую проникновенную речь, несколько малоинформативную и в печатном варианте состоявшую бы из одних предлогов и многоточий. Поскольку состояла из простонародных описаний мужских и женских гениталий, циничных способов их применения по отношению к Лёхе и сложных речевых конструкций на базе слова «мать». Кроме того, красочному описанию подверглось и Лёхино генеалогическое древо.

Суть речи вкратце сводилась к тому, что рядовой Болтиков (далее следовала его подробная служебно-политическая характеристика в сочных народных выражениях) возжелал супругу своего командира, что привело к оставлению вверенного ему поста, подрыву боеготовности части и войск противовоздушной обороны СССР в целом. А посему подобным типам место не в доблестном 441-м полку, а на гарнизонной гауптвахте, и лучше – до конца службы безвылазно.

По шеренгам автороты пронёсся вздох: на гарнизонной «губе» в Красных Казармах в то время свирепствовал мичман по кличке Джага, именем которого пугали детей во всех военных городках. Его боялись даже офицеры, а на «губе» царил полный беспредел и тихий ужас.

Старшина роты с двумя солдатами затолкали понурого Леху в грузовик и повезли на Угловую. После гауптвахты Лёху перевели в стройбат – от греха подальше. Так он пострадал за любовь во второй раз.

Через полгода я встретил Леху в госпитале, где он в дерматологическом отделении залечивал сугубо специфическую болезнь, полученную при тесном общении стройбатовцев с разбитными доярками подшефного колхоза. Тяга к крупным женщинам мясомолочной породы опять его подвела. Такая вот интересная была у Лехи любовь…