Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо

пастырской работы наделила приходское духовенство властью над организацией религиозной жизни, отличной от того авторитета, который Беллюстин и другие надеялись получить как следствие финансовой независимости от мирян.

В настоящей главе прослеживается развитие ассоциаций клириков от их первоначального формирования как организаций социальной поддержки для борьбы с бедностью в среде духовного сословия до их расширения в пастырские сети для оказания гуманитарной помощи населению во время голода 1891–1892 годов. Хотя пастырские сети развивались в диалоге с учетом приоритетов как имперского государства, так и православных мирян, они также достигли значительной степени местной автономии. Принятие приходским духовенством ответственности за объединение собственных ресурсов ради финансирования и организации пастырской работы давало ему некоторый контроль над тем, как интерпретировать и выполнять поставленные государством задачи. Более того, его постоянная зависимость от мирян в плане материальной поддержки способствовала сосредоточению пастырской миссии ассоциаций приходского духовенства на том, чтобы реагировать на социальные проблемы, которые угрожали подорвать эту поддержку.

Синодальная система

Синодальная церковь XIX века стала значительно более сложной с момента ее учреждения в 1721 году. И монашеская иерархия, и приходское духовенство были гораздо более образованными, чем их предшественники в XVIII веке. Им было поручено управлять более сложной системой религиозных школ, вести учет браков, рождений и смертей для увеличивающегося и более подвижного населения, а также контролировать растущее духовное сословие. Мирянская бюрократия размножилась как для выполнения этих обширных административных обязанностей, так и для поддержки вертикальной структуры церковной власти. Однако эта жесткая иерархия оказалась не вполне годной для управления социальными реалиями церкви XIX века, а синодальная система стала все больше делегировать ответственность за пастырские функции церкви приходскому духовенству на местном уровне.

Духовный регламент усилил религиозный авторитет монашеской иерархии в интересах государства. Синодальный штат 1819 года предусматривал присутствие в Святейшем правительствующем синоде, как вершине церковной иерархии, семи священнослужителей (четыре епископа, два архимандрита и только один представитель белого духовенства, протоиерей)[107]. Этот состав менялся с течением времени, но в нем всегда доминировал епископат, и его традиционно возглавлял митрополит Санкт-Петербургский[108]. Грегори Фриз решительно опровергает устоявшееся представление о том, что церковная власть была полностью подчинена власти светского государства[109]. Он указывает на то, что реформа Петра определила духовную сферу («духовную команду») под надзор Синода, что делало власть этого органа сравнимой с властью Правительствующего сената над отдельной и параллельной светской сферой («светской командой»). В рамках первой синодалы разработали особые системы налогообложения и правосудия, что давало им больший контроль над штатом и бюджетом церкви, чем когда-либо имел Московский патриархат[110]. Фриз также указывает, что синодальная церковь осуществляла больший контроль над некоторыми сферами общественной жизни, особенно в отношении брака, чем любая другая европейская церковь[111]. Тем не менее модернизация полуавтономных институтов является общей чертой «косвенного правления» имперских правительств над подвластным населением, и Российское государство использовало православную церковь как проводника своей собственной власти в народе[112]. Как сказано в статье 65 Свода законов, официального сборника законов Российской империи, «в управлении Церковном Самодержавная Власть действует посредством Святейшего Правительствующего Синода, ею учрежденного»[113]. Синодальная система была разработана для того, чтобы не допустить конфликта власти церковной иерархии с самодержавием.

Структура Синода была такова, что лояльность иерархов императору могла быть обеспечена без прямого нарушения автономии духовной сферы. Чиновник-мирянин, обер-прокурор Святейшего синода, представлял императора на каждом заседании. Его официальной обязанностью было служить «оком императора», следя за законностью и порядком синодальных производств. Влияние и престиж этого чиновника существенно выросли в течение XIX века вместе с расширением синодальной бюрократии. В 1839 году при Синоде были учреждены хозяйственное управление и канцелярия обер-прокурора, позднее – Учебный комитет. Руководители этих и всех синодальных органов подчинялись непосредственно обер-прокурору. Начиная с 1835 года он представлял церковь как в Государственном совете, так и в Совете министров[114]. Хотя обер-прокурор не имел над Синодом такой же власти, как министры в своих ведомствах, он мог регулировать деятельность его членов. Например, не имея права вето на синодальные постановления, обер-прокурор был единственным членом собрания, имевшим прямой доступ к императору, и, следовательно, мог советовать государю не одобрять решения иерархов[115]. Постоянными членами Синода были санкт-петербургский, московский, киевский митрополиты и экзарх Грузии, но остальных членов император мог заменять по совету обер-прокурора. Между 1881 и 1894 годами в состав Синода входили и затем из него выходили 36 архиереев[116]. Более того, никакие формы собраний епископата не допускались за пределами строго контролируемого Синода. Исключение было сделано в 1884 году, когда епископам было разрешено участвовать в Первом Всероссийском миссионерском съезде в Киеве с четким указанием обер-прокурора не поднимать тему церковного управления[117]. Неудивительно, что православные иерархи, как отмечает М. Е. Грабко, «не могли решительными действиями по примеру Католической церкви пытаться переломить социальное напряжение и антиклерикальные настроения»[118]. Руководство церкви не смогло санкционировать профсоюзы рабочих, выступать за справедливую заработную плату или сформулировать какую-либо подобную политику в ответ на социальные изменения, потому что синодальная система ограничивала их религиозную власть «духовной сферой».

На епархиальном уровне синодальная система одновременно повышала и ограничивала авторитет церковной иерархии. Епархиальный архиерей осуществлял «апостольскую власть» над религиозной жизнью в пределах своей епископии. Практическая степень этой власти не была четко определена в церковном праве. Синодальные постановления и правительственные указы предоставляли епископу громадную личную власть, особенно над приходским духовенством[119]. Теоретически епископ разрешал все судебные дела, касающиеся духовенства его епархии, за исключением дел политического характера. К нему шел постоянный поток прошений, начиная от мелких просьб и заканчивая важными финансовыми вопросами, часто изложенных угодливыми словами: «Милостивый Архипастырь и Отец… припадая к стопам вашей Святости, отдаюсь на вашу милость…»[120]. За всевозможные должностные преступления и неповиновение к клирикам от имени епископа применялись суровые наказания, такие как временное заключение в монастырь или запрещение в священнослужении, в течение которого клирик и его семья оставались без источника дохода[121]. В выполнении его основных административных обязанностей епископу помогала духовная консистория, которая состояла из пяти–семи клириков, по большей части иереев и протоиереев. Однако к XIX веку делами консистории все чаще управляла епархиальная канцелярия, состоящая из секретаря-мирянина и штата писарей[122]. Епархиальный секретарь назначался Синодом и подчинялся непосредственно обер-прокурору. Он тщательно изучал каждый документ, поступающий в консисторию и выходящий из нее, что давало ему значительное влияние на дела консистории, включая дисциплинирование низшего духовенства[123]. Таким образом, секретарь и его сотрудники обеспечивали