Новый курс. Разговоры с самим собой - Дмитрий Анатольевич Крымов

декорацию предыдущей сцены, вернее, то, что от нее осталось, на сцену выходят он и она – певец и певица. Он в смокинге, она в красивом золотом концертном платье. Начинается шутливый джазовый диалог, похожий на Луи Армстронга и Эллу Фицджеральд. Легко и симпатично. Даже легкомысленно. Рабочие убрали старую декорацию и принесли новую – а это огромный аквариум, в который опускаются шланги, и аквариум начинает заполняться водой. Пение нарастает и крепнет. Рабочие выносят и кладут перед певцами водолазное снаряжение – баллоны, ласты, маски.

Продолжая петь, мужчина и женщина надевают все это и взбираются на специальную лестницу над аквариумом. В это время рабочие смонтировали уже станки, на которые начинает выходить хор – мужчины и женщины в концертных торжественных костюмах. Шуточная перепалка Армстронга и Фицджеральд начинает набирать серьезный оборот, мужская и женская части хора включаются в игру. В кульминационный момент солисты надевают загубники и прыгают в бассейн, хор сопровождает это взрывом джазовой импровизации. «Рыбы» плавают в бассейне, пока не появляются рабочие в оранжевых клеенчатых фартуках. Начинается ловля сачками и веревками «рыбы»-мужчины: мокрого и извивающегося, его извлекают из аквариума и уносят. Мужская часть хора уходит вслед за ним. Музыка становится напряженнее. Джазовые импровизации сменяются на баховские, церковно-готические. «Рыба»-женщина, оставшись одна, прильнула к стеклу и замерла. Вода в аквариуме начинает убывать. Остатки стекают по ее телу, и она остается лежать в мокром концертном платье и ластах на дне сухого аквариума. Женская часть хора исполняет Реквием.

Эпилог. Фрагмент из к/ф «Цирк»

Сцена опять пуста. Люди, один за другим появляющиеся на сцене, – русский, грузин, казах и так далее – герои финала советского фильма режиссера Александрова «Цирк». Они передают с рук на руки черного младенца и поют ему колыбельную песню на всех языках Советского Союза. Тут есть даже актер в гриме Соломона Михоэлса, поющий колыбельную на идише. Эта идиллическая картина, похожая на фонтан «Дружба народов» на бывшей ВДНХ, продолжается появлением огромного Слона, вернее, Слонихи – огромной надувной куклы, которую ведут артисты манежа. К ноге слонихи жмется маленький слоненок на подгибающихся ножках. Рядом идет певица, поющая «Колыбельную Слонихи». Далее выходит женщина-«рыба» – та, которая осталась лежать в сухом аквариуме, держащая на руках своего ребенка – маленького аквалангиста в ластах. Звучит «Колыбельная Рыбы». Появляется маленькая женщина, на руках которой покоится несоразмерно длинное, худое тело молодого человека, бледные прозрачные ноги безвольно волочатся по земле. Пьета. На сцену начинают выходить женщины, они одеты по-разному, в платках черных и белых, простоволосые. Они несут в руках фотографии своих детей. У некоторых по несколько фотографий, наклеенных на одну картонку. Это погребальная процессия матерей, поющих тихую колыбельную своим погибшим и без вести пропавшим детям. Молитва всех матерей во главе со слонихой обо всех детях Земли. Моление о мире.

Примечание

Спектакль вышел под названием «Холст, масло, смешанная техника» в Музыкальном театре имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко в 2011 году. Это единственный спектакль, который я сделал в «настоящей» опере. Я, конечно, не смог противостоять искушению и согласился на это предложение театра, хотя не знал, как это делается. А по авантюрному складу характера и не хотел знать. Поэтому, когда я познакомился с композитором Кузьмой Бодровым, который тоже никогда не занимался оперой, но, как и я, оказался авантюристом, мы начали придумывать.

К сожалению, шел он недолго, всего один сезон – по «техническим», как мне объяснили, причинам.

Композитор – Кузьма Бодров, художник – Вера Мартынова.

В спектакле играли и пели актеры нашей Лаборатории Аня Синякина и Максим Маминов и артисты театра.

Сон в летнюю ночь

Я думаю, что, делая комедию Шекспира «Сон в летнюю ночь», нужно на чем-то сосредоточиться. На чем-то личном. Собственно, делать это нужно всегда, но в такой старой, уважаемой и, в общем-то, не очень сейчас смешной комедии, вопрос этот – сосредоточиться – кардинальный: хотя бы потому, что в библиотеке Королевского Шекспировского театра в городе Стратфорде хранятся записи четырехсот спектаклей, поставленных по этой пьесе до тебя. Так что твой номерок на руке или в худшем случае на ноге – четыреста первый.

Это как в четыреста первый раз рассказать очень хороший анекдот про Василия Ивановича Чапаева. Опасно.

Две влюбленные пары бегают по волшебному лесу, ругаются, дерутся, любят все время не того, кого надо, а потом, помазанные волшебным соком, просыпаются, и все чудесным образом налаживается. А вокруг всякие эльфы и светлячки… Здорово. Очень здорово. Но как-то непонятно.

А если примерить все это на себя?

Бегал ли я по лесу, еще и в таком странном сочетании – с другом и двумя девушками? В общем, нет. Может быть, к сожалению, но нет. Понимаю ли я, что такое царь эльфов и царица амазонок? Тоже, в общем, нет. Да и как и зачем делать этот волшебный лес, всех этих светлячков и эльфов – тоже не совсем ясно. Не говоря уже об ослиной голове, которую надо сделать «смешно» в четыреста первый раз!

Но вот что такое подготовить свой первый спектакль и собрать актеров для этого, я знаю. Правда, собирались мы не на поляне около раскидистого дуба, а в старом подсобном помещении одного антикварного магазина. И были мы очень на них похожи: такие же недо-режиссеры, недо-художники и недо-артисты, которые хотят чего-то хорошего, но не знают, как это сделать. Но хотят очень.

А как хочется сделать спектакль – я знаю, и как сам себе смешон в этом хотении – знаю. И как волнуешься – знаю, потому что на спектакль придет Герцог (то есть публика) и либо засмеется и даст тебе пожизненную пенсию в шесть пенсов в месяц, либо отрубит голову. И как от всего этого бывает весело и страшно – знаю.

Вот тут начинается какая-то моя, а может быть, и шекспировская история. Недаром у него так часто, откуда ни возьмись, какая-нибудь «бродячая труппа столичных трагиков» вдруг возьмет и сыграет перед королем какой-нибудь спектакль в спектакле. Даже в Гамлете – «Мышеловка»!

Уж он-то, наверное, знал, что такое Герцог вечером в зале.

И вообще подготовка спектакля, репетиции, эти вечные глупости, блуждания, когда кажется, что все это чушь собачья и ничего не выйдет, не может выйти, из этого сора никогда не вырастут цветы, вся эта театральная каша так и останется внутренним делом Кости Треплева, твоим и вашей маленькой компании.

Но как эта каша сама по себе интересна и как притягательна! Потому что – никогда не знаешь, из какого сора… А если получится?

А если спектакль этих дурацких мастеровых сделать удивительным, неожиданным и, вдруг, – потрясающим? Может быть, не нужно ничего, никаких влюбленных, а сделать только один этот спектакль? Сделать его не как их спектакль, а как свой? Спектакль о любви Пирама и Фисбы, о том, как трагическая случайность (Лев!) помешала им соединиться и они умерли в один день?

Дидона и Эней, Дафнис и Хлоя, Ромео и Джульетта, Сакко и Ванцетти, Мальчик-с-пальчик и Принцесса на горошине, «Сорок первый» Бориса Лавренева и Павла Чухрая в конце концов! Синеглазенький мой! Драматическая, наивная и трогательная история, рассказанная косноязычными и косорукими ремесленниками, то есть нами. Нами, которым хочется сделать хороший спектакль, в котором будет и волшебный лес, и волшебный лев, и лунный свет, и стена, через которую общаются наши влюбленные. И будет и смешно, и грустно. Мы вместим в этот спектакль всего Шекспира с его страстями и главной страстью к игре.

А Герцог и его свита, люди, искушенные в зрелищных делах, должны рот разинуть от этого спектакля. Им нельзя дать шанса спросить, как Аркадина: «Серой пахнет. Это так нужно?..» Да! Нужно! И это должно быть всем ясно, что так нужно.

Пиросмани вперемешку с Даниилом Хармсом, с Иваном Поддубным и Дмитрием Менделеевым, Ван Гог с Архипом Куинджи, а также с Дэвидом Копперфилдом, Чипом и Дейлом, Чуком и его другом Геком с их дикой собакой Дингой. Повесть о первой любви товарища Фраермана!

Сочетание несочетаемого, переизбыток чувств, неумение говорить и виртуозное косноязычие, божественное заикание, волшебное дилетантство. И дурацкие ремесленники становятся поэтами. Потому что хочется сделать хороший спектакль. В конце концов, ведь весь мир – театр, правда, милая?

Обещать, конечно, трудно,