Личные песни об общей бездне - Виктор Станиславович Коваль

Скорее всего — «культуроцентричный».

Исповедь не меломана

Я не меломан, но иногда вместо «вира» говорю «диез», а вместо «майна» — «бемоль».

И «престо-престо» говорю в смысле «побыстрей».

И некоторые мелодии меня очаровывают и преследуют. Навязчивые. Как сейчас — Венгерская рапсодия Листа и чардаш Монти.

Да, эти два разных произведения с единым, венгерским, национальным духом превратились в одно произведение и не отпускают меня. Может, они всегда вертелись в памяти — латентно, — а тут вдруг стали активно навязываться.

Начинаются они понятным для меня образом: вот это — рапсодия (её исполняет на рояле Горовиц), а это — чардаш (его исполняет на скрипке Юрий Медяник). Но потом, когда ты дальше прослеживаешь их музыкальный ход — чисто по памяти или напевая вслух, — они путаются, взаимозаменяются и накладываются один на другого. Вероятно, из-за того, что они — не контрастная пара, как Пьеро и Арлекин, но имеющие каждый в своём составе несколько таких пар — по темпу, настроению, силе звучания — с аллюзиями на Шопена (траурного, революционного), Огинского и на цыганщину, и на нашу народную песню: «Ехал на ярмарку ухарь — купец!»

Это такая музыка, что тут тебе и вынимающий душу вон трагизм, и лиризм светлых (усадебных) воспоминаний, переходящий в лиризм фольклорный и в дикий пляс.

Это про неё говорят, что она медленно запрягает (маховик тяжело раскручивается), но быстро едет.

А что сама Венгрия? Что это такое? Почему о ней сейчас ничего не слышно? Помню, венгерские футболисты были чуть ли не самыми лучшими в Европе. Нандор Хидегкути. Пушкаш играл в «Реале». Ференц Бене, Флориан Альберт! Да и наши венгры были не хуже — Иштван Секеч, Штефан Варга. И Йожеф Сабо! А про венгерских женщин говорили (кажется, чех Ярослав Гашек), что они самые распутные. В моём представлении — наверное, весёлые, привлекательные.

Потом этот медленный маховик раскручивался и бешено вертелся — в силу всех своих духовых, ударных и струнных возможностей.

Не тогда ли возник первый «сумбур вместо музыки»?

А Богемская рапсодия Queen! В политико-географическом смысле она очень близко подходит к венгерской. Как Богемия к Венгрии (обе — части бывшей Австрийской империи).

Подлинный меломан спросит: «А как тебе венгерские танцы Брамса? И если ты говоришь о рапсодии Листа, то о какой из двенадцати? О Шестой? О последней?»

Конечно, я обратился к Гуглу и теперь, много раз прослушав в записи Венгерскую рапсодию Листа № 2 и чардаш Монти, могу на всех их участках отличить одну от другого.

Вот только сила звучания этой заразительной музыки после прослушиваний увеличилась в моём сознании в несколько раз!

Было пиано (р), стало фортиссимо (ff).

Слушать это тяжело — без подготовки. Но таковая у меня имеется — гимн Словакии (тот же ареал и та же бывшая Австро-Венгрия): «Словаки, как горы, крепко спят. Молнии будят их, чтобы они очнулись!» Разрывающее сердце произведение. Простое, на фольклорной основе, хоть и не такое перекрученное, как рапсодия с чардашем, но ещё более неотвязное. Минорная героика. Сейчас его вспоминаю — и венгерская музыка затихает…

IX. «Лира в петлицах»

Лира в петлицах

Моя воинская специальность — «стрелок». Так у меня было записано в военном билете, а в паспорте, в графе «Социальное положение» — «художник». Наверное, перепутали с «призванием».

Кто перепутал? — девчата из паспортного стола, парки, которые вечно путают, плетут… Вяжут. Никто не верил, что у меня в паспорте такая запись. Я показывал: «Смотрите!»

Помню, вышел я из 18 о/м г. Москвы (3-й Колобовский), взял — тут же, в пивном ларьке — большую кружку с подогревом — паспорт свой новый обмыл. Поздняя осень, снежок. Пиво быстро остыло. Кислое. Но оставить кружку недопитой не решился.

Моим первым учителем рисования (в изостудии при Доме кино) был Алексей Нюренберг, товарищ Марка Шагала по парижской жизни и Владимира Маяковского — по работе в «Окнах РОСТа». Одна живописная работа Алексея Марковича («Буржуазная сволочь») хранится в Третьяковке.

Вот Алексей Маркович ставит вазу с тремя яблоками и одним яблоком возле вазы. Говорил: «Делай цвет-но, но — прозрач-но!» Этот совет я запомнил на всю жизнь. В том числе — из-за трёх «но»! При каждом «но» учитель поднимал палец кверху.

Затем шли: изостудия при Доме архитекторов, при ДК Госплана СССР и спецшкола с художественным уклоном: пирамида, куб, шар, селёдка, драпировка, столик, гипсовый бюст Гомера, приоткрытая дверь в интерьере, чучело гуся, живая голова c её плечевым поясом, одетая фигура в рост, и вот она уже вся стоит голая.

Василий Викторович учил нас писать натурщицу как часть среды её обитания — как цветового, так и объёмного. Так писали Коровин и Машков.

А вот завуч художественных классов Владимир Андреевич сезаннистов не любил. Однажды, указав на мой портрет натурщицы, он сказал, что такая пёстрая спина может быть только у тропических змей.

Абстрактные экспрессионисты на Американской выставке в Сокольниках; Манеж, выставка «30 лет МОСХа»: «Аниська» Штеренберга, «Красная мебель» Фалька, мастерская Белютина, «Фабрика уродов» Неизвестного. Этих разных по времени и стилю художников официальная культура соединяла в одном уничижительном понятии: «Бездушный формализм». А для нас ругательным был Лактионов, лауреат Сталинской премии, со своим «Письмом с фронта». Как пример самого главного бездушного реализма — фотографического.

Наши мятежные рассуждения об искусстве весь преподавательский состав (и сезаннист Василий Викторович — в первую очередь) всегда жёстко окорачивал: «Сначала научитесь правильно построить пирамиду!»

Находились умники, им отвечавшие: «Правильно построить пирамиду могут только древние египтяне». Не замечали умники, что ядовитые слова о египетском труде принадлежали учителям, а ученики всего лишь пользовались их плодами. Ядовитыми.

Дважды в месяц, за полчаса до начала занятий учащиеся школы заполняли актовый (спортивный) зал для обязательного выслушивания информации о текущих событиях в стране и мире. Эту информацию читали мы с Андреем Л. — на манер парного конферанса. Тогда шла вторая Индо-пакистанская война; мы с Андреем Л. даём её объективную картину, но я сочувствую Индии.

Несмотря на то что наши продуманные комментарии отличались от стандартного официоза, многие в зале дремали.

Увы, бывало, так же дремал и я — сидя в той же школе, в зашторенном классе на лекциях по истории искусств, когда на экране возникали передвигающиеся репродукции из прежней и современной истории искусств. Дремал, спрятавшись за эпидиаскопом, обняв сумку с учебниками. Помню слабый запах перегретой бумаги. Чуть подпалённой.

Из школы я вышел со специальностью «художник-оформитель».

Чтобы стать настоящим художником (без