«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

С. Тургенев пришёл в дом П. Д. и посмотрел на его семью, на распорядок в ней, то он увидел бы своего Хоря в Зауралье в начале двадцатого столетия. Пётр Данилович не принадлежал к самым богатым кирдинцам, каковым был его брат Сергей Данилович, но принадлежал к крепким мужичкам. Около Кирдов были расположены татарские деревни, в которых жили аборигены этих краёв татары, «князья». Они были полными бездельниками и жили на ренту со своих больших земельных участков, пожалованных им будто бы императрицей Екатериной. Кирдинцы, предприимчивые землеробы, арендовали у них пашни, покосы, выгоны для скота на летний период, благодаря чему жили обеспеченно, богаче, чем теченцы, баклановцы и черепановцы. Так и у Петра Даниловича создалось крепкое хозяйство. Когда выбрали его церковным старостой, «ребята», т. е. его сыновья выделили ему для разъездов Гнедка, телегу или ходок на весну, лето и осень и кашеву на зиму. На этом Гнедке Пётр Данилович и приехжал в Течу, причём постоянным местом его остановки, так сказать, «номерами» был дом теченской просфорни – Марии Ивановны Маминой.

Пётр Данилович был ещё крепким стариком. Он был высокого роста, могучего сложения с открытым приветливым лицом. Волосы у него были подстрижены в кружок. Походка, движения у него были не торопливыми; разговор его свидетельствовал о том, что он мужик не глупый, но себе на уме. Любил пошутить, посмеяться, но никогда не позволял себе в разговоре пошлости. Вёл себя с достоинством, так что протоиерей относился к нему со всем уважением и деликатностью. Был гостеприимным и сам не прочь был зайти в гости, но в гостях держался «великатно», с соблюдением деревенского этикета: неназойливо, сдержанно и скромно. Любил угостить винцом и сам выпьет, но никогда не позволит себе напиться по-свински. Для семьи был непреложным авторитетом: без ругани, без окриков. «Тятинька сказал» – значит: свято нужно выполнять. Он именно был в Кирдах главным инициатором идеи построения в деревне церкви. Протоиерей это знал, но усиленно вёл линию на то, чтобы при его жизни не допустили отделения от прихода такого богатого куска, каким были Кирды. Протоиерей хитрил, но Пётр Данилович хорошо понимал его «резоны». В общем же они жили дружно, хорошо понимая один другого. Протоиерей ценил в Петре Даниловиче его практическую жилку, сметку, его спокойствие, достоинство, т. е. всё то, что, по его мнению, должно входить в понятие «хороший прихожанин». Пётр Данилович, не испытывая на себе самодурных выходок протоиерея, чего протоиерей по отношению к нему избегал, ценил в протоиерее тоже его практический, хозяйственный подход к церковным делам. Внешне они походили друг на друга и когда они за чаем вели непринуждённый разговор на какую-либо житейскую тему, оба шутили, смеялись, то казалось, что перед нами два русских мужика, похожих друг на друга по хозяйственному, практическому складу ума.

В обязанности церковного старосты входило попечение о материальном обеспечении церкви. Источником для этого служили: суммы от взимания платы за пользование весами, кружечный сбор на украшение храма. На обязанности церковного старосты лежало обеспечение богослужений свечами, елеем, ладаном, вином для совершения проскомидии, просфорами. Староста должен был вести общий надзор за чистотой и порядком в церкви. Он должен был следить за состоянием различных церковных кружек. Во время литургии в момент, так называемого, запричастного староста обходил по церкви всех молящихся со сбором на разные нужны церкви. Шествие это организовывалось так: впереди шёл сам староста с подносом и мешочком с колокольчиком, а за ним шли ещё два или три человека с кружками, на которых были надписи, указывающие на назначение сумм той или иной кружки. Колокольчик в руках старосты сигнализировал, что нужно подготовить деньги для опускания в которую-нибудь кружку или на поднос. Больше всего у церковного старосты было работы и заботы, конечно, в дни больших праздников, а самыми трудными днями, так сказать, страдий были Страстная седмица и Пасха, в которые приходилось распродавать большое количество свеч. Приходилось перед этим временем или самому ехать или кого-либо командировать в Екатеринбург на свечной завод за свечами. Кстати сказать, свечной завод в это время очень усовершенствовал свою продукцию: он выпускал свечи разной окраски: красные, зелёные, украшенные к тому же золотыми линиями, спиралью расположенные по свече. Стоимость свечи была от 3-х до 15[-ти] коп. Когда было великое стояние или Пасха каждый покупал свечу с таким расчётом, чтобы её хватило и на богослужение, и чтобы часть можно было принести домой и поставить на «божницу».

В нише при входе в церковь для старосты устроено было возвышение, отгороженное невысоким барьером. Здесь стояла конторка со свечами, а над ней на стене было изображено «Моление о чаше» с горящей лампадой перед ними. Во время Страстной недели и Пасхи на столике конторки всегда лежали штабели разноцветных свеч. Когда зажигались свечи всеми молящимися, то среди этого моря света Пётр Данилович сам со свечой и перед иконой с лампадой на возвышении выделялся своей массивной фигурой в молитвенной сосредоточенности старца с седой головой и бородой, возглавляющего всю эту разношерстно одетую массу молящихся.

Нам приходилось видеть на картинах знаменитых художников портреты различных служителей культа, большею частью в карикатурном стиле, но если бы кто-либо из них захотел увековечить образ деревенского церковного старосты в его, так сказать, типическом виде, то лучше всего для этого следовало бы показать Петра Даниловича в том виде, как он описан выше в момент «великого стояния» перед иконой на Евангельские слова: «Отче, отче, да мимоидет мя Чаша сия; обаче не якоже аз хощу, а яко же хощеши ты».

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 228–234 об.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.

Мухины

[1965 г. ]

Черты своеобразного патриархального быта русского духовенства, как известно, показаны в произведении Лескова «Соборяне». В период, близкий к 1905 г., картины быта духовенства широко представлены в рассказах Гусева-Оренбургского. В первом произведении, как можно уже догадаться из названия его «Соборяне», обрисован быт городского духовенства. Гусев-Оренбургский взял шире полотно и в своих рассказах изобразил черты провинциального в широком значении этого слова духовенства. Характерным, однако, для быта того и другого духовенства являлся патриархальный уклад жизни, когда в дореволюционной России вообще царствовала «тишь да гладь, да божья благодать».

Революция 1905 г., однако, затронула и эту область патриархальщины. Так, в декабре 1905 г. автору сего удалось побывать в качестве соглядатая (он учился тогда в Пермской духовной семинарии) на собрании духовных отцов в селе Шутихинском, где читалась и обсуждалась брошюра С. Николаевича «Волки в