«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

выражение, как у того, кто впервые увидал кухарку, которая брилась (Пушкин А. С. «Домик в Коломне»). Да, она курила и на общих основаниях – открыто, а не тайком. На её туалетном столе среди предметов косметики и прочего стояли гильзы «Катык» и кушнерёвский табак. Шла молва, что и две её старшие дочери тоже время от времени «коптили» свои горлышки этим «кушнерёвским». Как расценить это явление? Не есть ли оно, своеобразная форма эмансипации женщины в условиях патриархальной дореволюционной Руси? Как ни смелым является такой вывод, но как от него отмахнуться? Во всём же прочем матушка-благочинница была обычной хлебосольной хозяйкой – деревенской попадьёй.

Старший сын о[тца] Александра, [Александр, ] как выше уже упомянуто, выучился на врача, работал земским врачом в Камышлове, а по совместительству, в духовном училище. В наших «палестинах» он был первенцем, вырвавшимся за черту духовного сословия.

Несколько позднее через эту же черту перешагнули два сына теченского протоиерея: Михаил, кончивший Ярославский Демидовский лицей, и Павел, кончивший Казанский университет по юридическому факультету. Оба они работали мировыми судьями, но Павел после Октябрьской революции подался в попы. Как по этому случаю не вспомнить библейское выражение: «И возвратился пёс на свою блевотину». Ещё, позднее два сына теченского диакона А. И. Игнатьева – Василий и Николай кончили Казанскую духовную академию и тоже вышли за черту духовного сословия, посвятив себя педагогической деятельности. Явление это было симптоматическим показателем распада быта патриархального духовенства.

Две старшие дочери о[тца] Александра – Любовь[257] и Надежда[258] по окончании Екатеринбургского епархиального женского училища работали помощницами учительницы в Тече, а потом Надежда работала провизором в Камышлове, т. е. пошла по линии за чертой, далёкой от быта духовного сословия.

О судьбе прочих членом семьи о[тца] Александра у автора сего очерка сведений нет.

Из Нижне-Петропавловского села о[тец] Александр переехал в село Никольское, причём когда младший сын его Николай учился в Камышловском духовном училище, он состоял членом правления этого училища.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 395. Л. 69–99.

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.

Последние теченские клирики и конец «поповки»

[1961 г. ]

… После отделения деревни Кирдов от Теченского прихода, в Тече остался один священник. Некоторое время после смерти о[тца] Анатолия Бирюкова священником был сын его – Вениамин. Затем был сын протоиерея Николай. Таким образом, на местах двух отцов Бирюковых в Тече священствовали их сыновья, но это было уже накануне развязки.

Последним священником в Тече был о[тец] Алексей Отев. Откуда он явился в Течу – не известно. От всех предыдущих священников он отличался тем, что занимался лечением прихожан. Это было уже при советской власти. У него было два сына и дочь. Жизнь его сложилась плачевно. Началось с того, что его матушка в состоянии некоего психоза пожгла много ценных вещей и одежды. Затем она уехала к родственникам в Нижний Тагил и там повесилась. Сам о[тец] Алексей, пережив драму в семье, умер в Нижне-Петропавловской больнице. Старший сын его покончил жизнь самоубийством, а судьба младшего сына и девочки осталась не известной. Так закончила своё существование теченская «поповка».

Теперь, когда прошло уже много лет, прошлое предстаёт в другой несколько окраске, чем воспринималось тогда. Многое, что раньше казалось малозначащим, не заслуживающим внимания, теперь именно предстало как непозволительная оплошность, грубая ошибка, которая повлекла за собой тяжёлые последствия. Первородным грехом «поповки» явилось отсутствие скромности, а вследствие этого неправильное отношение к окружающей среде. Невнимание, а иногда и грубое игнорирование достоинства окружающих людей повело к потере уважения к представителям духовенства. Яркий этому пример: на глазах у всех произошла, можно сказать, настоящая драка между лицом священного сана и обыкновенным крестьянином, причём первый был пьяным и спровоцировал инцидент, а потом сам же апеллировал к своему сану в словах: «а, ты нападаешь на священный сан – я тебя в каталажку посажу». Теперь это кажется несбыточным, а, ведь, это было. Многое было позволено на глазах у «малых сих», чего нельзя было позволить. А «они» наблюдали и «мотали на ус». Потеря же достоинства вытекала из того, что ослаблено было внимание к внутренней, интимной стороной жизни духовенства: считалось, что обрядность, внешнее благочестие – это всё, что нужно для духовного лица. Только эта сторона жизни и быта видна была и высшим органам церковной власти. Крайняя условность обеспечения в виде натуральной оплаты, так называемых сборов, ставила духовенство в двусмысленное положение по отношению к «пастве», с одной стороны, и будило стяжательский инстинкт с другой стороны. Среди духовенства в большом ходу были распространены характеристики приходов и деление их на богатые и бедные приходы. Мотивами «богатства» или «бедности» приходов иногда открыто обосновывались просьбы о переводе на другое место. Увлечение материальной стороной своего быта было вторым первородным грехом духовенства. Здесь речь идёт не [о] пренебрежении к материальной стороне была, а об излишествах, притом часто бьющим в глаза на столько, что за ними из духовного облика «пастыря» ничего не оставалось. Скромнее, сдержаннее следовало бы вести себя на глазах у всех и детям духовенства. К сожалению, это не всегда соблюдалось, а «те» наблюдали и наблюдали. Правда, в заслугу последним надо поставить то, что они кое-что делали по поднятию культуры на селе: устраивали спектакли, концерты.

Духовенство тоже нельзя рассматривать как некую однородную порочную массу. Среди него были лица, пользовавшиеся уважением своей «паствы», но тем печальнее было то, что были отступления от нормы, в пределе которой должен был бы сохраняться престиж сословия.[259]

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 571–576.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.

Епархиалки

[1965 г. ]

«Поповны», поповские дочери – так иногда с иронией отзывались о них люди, для которых вообще духовное сословие было предметом насмешек и пародий. Не избежал этого, как известно, и А. С. Пушкин в своей сказке «О попе и работнике его Балде». А у Н. А. Некрасова в его поэме «Кому привольно, весело живётся на Руси» поп тоже фигурирует в числе этих «счастливцев». Всех острее направил стрелы на них, представителей российского духовенства, Демьян Бедный, назвав их «антихристами долгогривыми». Это о всём сословии, из которого вышли Чернышевский, Добролюбов, Павлов, Попов, изобретатель радио и сколько врачей, учителей и прочих деятелей на «ниве народной».

А они, эти «поповны» прошли мёртвыми тенями по земле? Поповны…. Нет, нет и нет!! Не нашёлся ещё историк о них,