Хроника моей жизни - Савва (Тихомиров)

На другой день – это была суббота, – выслушав в кафедральном соборе литургию, я сделал посещение начальнику губернии; при чем нечаянно допустил такую ошибку, которая чрезвычайно поразила мое сердце. Вместо иконы, которую я предназначил в благословение его превосходительству, мне положили в карету другую, именно ту, которую я сам получил в благословение от Московского святителя. Ошибку эту я заметил лишь тогда, когда, вынувши икону из картонки, стал уже подавать ее губернатору. Нетрудно представить мое при этом смущение и досаду. Ошибка эта несколько недель не давала мне покоя. Наконец я решился объяснить ее Владимиру Николаевичу и попросил его принять от меня взамен данной ему иконы другую, которая была предназначена именно для него. Таким образом ошибка была исправлена, и я успокоился.

В следующий, воскресный день совершена была мною в кафедральном соборе первая торжественная и вместе с тем плачевная литургия при многочисленном стечении богомольцев. Говорю плачевная, потому что ни я не знал еще местных обычаев и порядков при богослужении, ни местное духовенство не разумело не только добрых и правильных порядков, но и никаких. Если бы келейник, приехавший со мною из Москвы и хорошо знакомый с церковными порядками, не помог своими указаниями служащим со мною, я не знал бы, как окончить литургию. Первое священнослужение и первое огорчение!

После литургии, по обычаю, явились в мой дом для представления, под предводительством начальника губернии, все городские власти и чины, между прочим, католический ксендз декан Де-Вальден. Между представлявшимися я встретил только одно несколько знакомое лицо – это вице-губернатора Н. П. Мезенцова, которого я встретил раз в 1861 году в Ярославле в покоях преосвященного архиепископа Нила. Из духовенства я знал лично также только одного – инспектора семинарии иеромонаха Александра, который несколько месяцев жил в Московском Новоспасском монастыре, где я раза два или три его видел.

На другой или на третий день являлась ко мне для приветствия депутация от витебских евреев.

Итак, я, с Божиею помощью, водворился на новой мне вверенной кафедре!

Надлежало приступить к делу и действованию на новом служебном поприще. Но с чего начать и как, в каком духе и направлении повесть дела епархиального управления? Идти ли по следам авторитетного предшественника, или мне надлежит идти своим собственным, самостоятельным путем? Но чтобы следовать путем предшественника, продолжать его дело, надобно предварительно узнать, какой был этот путь – прямой или косвенный, истинный или ложный. Для того, чтобы решить этот вопрос в положительном или отрицательном смысле, я постараюсь представить нравственную и служебную характеристику моего достопочтенного предместника на основании тех данных, какие имеются у меня под руками.

Преосвященный Василий Лужинский родился в 1791 году от отца-униата и матери-католички. Оставшись в младенчестве сиротою, он воспитан был дядею, помещиком Кельчевским, без сомнения, также католиком. Образование получил сначала в Белорусской семинарии, затем в Полоцкой академии бывших иезуитов и, наконец, в Виленском университете, где изучал богословские предметы, преподаваемые по учению Галликанской церкви. Само собою разумеется, что при таких условиях воспитания и образования Лужинский не мог не проникнуться чувством глубокой ненависти к Православной – схизматической, по понятиям римских католиков, Церкви. Впоследствии он служил в должности префекта при главной Виленской семинарии со званием кафедрального каноника. Когда ему исполнилось 40 лет от роду, униатский митрополит Иосафат Булгак († в феврале 1838 года)[221], не отличавшийся особенным расположением к православию, избрал его своим викарием-епископом с наименованием Оршанского. При тесных взаимных отношениях между митрополитом и викарием естественно было ожидать, что и последний проникнут был такими же чувствами в отношении к православию, какие питал первый[222].

После сего можно ли допустить, чтобы переход преосвященного Василия из унии был результатом его глубокого сердечного убеждения в правоте последнего и в несостоятельности первой? Иное дело – в Бозе почивший преосвященный митрополит Иосиф (Семашко)…

И если бы преосвященный Василий действительно проникнут был чувством и сознанием превосходства Православия пред униею, то он, без сомнения, постарался бы, в многолетнее управление свое Полоцкою епархиею, изгладить, по возможности, следы бывшей унии. Между тем что оказывается на деле? Богослужение в некоторых монастырях и во многих приходских церквах до последнего времени совершалось по прежним униатским книгам; сохранились при богослужении многие не только униатские, но даже чисто латинские обряды; продолжалось торжественное чествование лютого врага Православия Иосафата Кунцевича; имелись в каждой церкви, начиная с кафедрального собора[223], его изображения, и только со времени прибытия в Вильну М. Н. Муравьева изображения эти стали преобразовываться то в Василия Великого, то в Николая Чудотворца, то, наконец (о ужас!), в Самого Христа Спасителя, что я видел в 1868 году собственными очами в Хотинской церкви Лепельского уезда.

Если бы преосвященный Лужинский искренно предан был Православию, то он не предпочитал бы латинских ксендзов православным и в особенности древлеправославным священникам, панов польских – русским помещикам, не предавал бы в жертву польским помещикам православных священников, не преследовал бы древлеправославных пришедших из внутренних русских епархий священнослужителей и не перемещал бы их, по несправедливым жалобам помещиков-католиков, десятками в раз с одного места на другое[224]; не дозволил бы своей родной, им воспитанной племяннице переменить православную веру на католическую при выдаче ее в замужество за помещика-католика.

Если бы преосвященный Лужинский был истинно православный пастырь, то он не позволял бы себе открыто, к соблазну подчиненного ему духовенства, в особенности древлеправославного, попирать уставы Православной Церкви в отношении, например, постов.

Если бы преосвященный Лужинский был истинный служитель Православной Церкви и верный сын отечества, то он и сам не делал бы у себя в доме, во время последнего польского мятежа, списков так называемого польского катихизиса[225] и не распространял бы их в обществе (сообщено архимандритом Тихоном) и племяннице своей Глазко не позволял бы участвовать в революционных собраниях Дроздовской, а ее мужа не допустил бы до острога за участие в мятеже.

В делах епархиального управления преосвященный Василий руководствовался более личными соображениями или, вернее, произволом, нежели правилами соборными и консисторским уставом. Бывали случаи, что, когда ему показывали при докладе о делах ту или другую статью закона, он, вырывая из рук докладчика книгу законов, клал под себя, приговаривая: «Вот у меня где ваши законы».

Письмо епископа Саввы к наместнику Троице-Сергиевой лавры архимандриту Антонию (Медведеву). 1867 год. Автограф. ОР РГБ. Ф. 262. К. 22. Ед. 31

К такому попиранию законов церковных Лужинский поощрялся, без сомнения, излишнею снисходительностию к