Хроника моей жизни - Савва (Тихомиров)

Вообще Москва, благодарение Господу, напутствует меня щедрыми дарами. Узнав о разных недостатках моей новой кафедры, многие с любовию обратились ко мне с разными приношениями. Первый подал к сему добрый пример мой преемник, преосвященный Игнатий, предложив мне, с соизволения владыки, из монастырской Богоявленской ризницы довольно богатую митру, по фиолетовому бархату украшенную жемчугом и сребропозлащенными дробницами. Но еще прежде Новодевическая игумения[213] принесла мне в дар к празднику ее обители, 28-му числу июля, также митру своего произведения, простую, но очень изящную по рисунку и отделке. Затем все почти настоятели и настоятельницы монастырей сделали в пользу Полоцкой кафедры разные пожертвования, частию готовые облачения священнические и диаконские и множество воздухов, частию парчовые и бархатные покровы с гробов умерших, из которых я распорядился сшить также облачения, в особенности диаконские стихари, и, между прочим, два архиерейских саккоса с принадлежностями. Между дарами крест с частию мощей преподобной Евфросинии и панагия с изображением мучеников Адриана и Наталии. Одним словом, не тощь я явлюсь на новую Полоцкую кафедру.

15-го числа вечером ездил я в Лавру поклониться, может быть в последний раз, тамошней святыне и проститься с первосвятителем. Беседа наша со старцем длилась часа два с половиною. Преподав мне отеческие наставления и советы, владыка с искренним чувством простился со мною, благословив меня своею десницею и святою иконою Владимирской Божией Матери».

Днем выезда из Москвы назначено 24-е число. Накануне этого дня отправлен был мой багаж в Витебск чрез Смоленск под присмотром племянника моего, П. И. Успенского. В тот же день писал я в Лавру к высокопреосвященному митрополиту:

«Высокопреосвященнейший владыко!

Милостивейший архипастырь и отец!

Наконец, после шестнадцатилетнего служения моего под покровительством и руководством вашего высокопреосвященства в древлепрестольном граде, я должен, по воле Божией и по распоряжению высшей власти, оставить этот священный град и лишиться вашего отеческого руководства. Прискорбная разлука, тяжкое лишение!

Из всех благ, какие дарованы мне Всеблагим провидением до сих пор испытать в жизни, без сомнения, наилучшим благом я должен признать мое служение в Москве, под ближайшим руководством и покровительством вашего высокопреосвященства. Незабвенны будут для меня те уроки и наставления, какие имел я счастие получить от мудрой опытности вашей. Надеюсь, что сии уроки и наставления не будут бесплодны для меня на дальнейшем поприще моего служения.

Еще раз приношу вашему высокопреосвященству глубокую сыновнюю благодарность за все ваши ко мне милости и благодеяния.

Предприемля завтра путь к месту моего нового назначения, прошу вас, милостивейший архипастырь, еще раз напутствовать меня вашим отеческим благословением и вашею святительскою молитвою».

Преосвященный Игнатий писал мне от 31-го августа:

«Писал я святителю, что я проводил вас не без скорби, что московское духовенство очень благодарно вам. Святитель отвечает: “Преосвященного Саввы лишились с сожалением и мы. Но надобно было уступить требованию службы”»[214].

Вскоре потом владыка митрополит писал (от 20-го октября) преосвященному Алексию[215], епископу Таврическому:

«С сожалением отпустил я преосвященного Савву и в отношении к тому, что лишился, и в отношении к тому, что его встретили трудности. Может быть, я не успел бы, если бы решился сему противиться, но я не решился поставить свою волю пред волею начальства, в которой видел общее благо и волю Провидения. Надеюсь, что Господь не оставит благодатною помощию».

Преосвященный Леонид, епископ Дмитровский, от 24-го числа октября, между прочим, писал мне:

«Был (27-го сентября) в Зосимовой пустыни и понял, почему вы были так расположены к этой святой обители. Таковых бо есть Царствие Божие и оне хранимы Богом для распространения на земле даров благости Божией. Я не служил там, но пробыл 24 часа в общении молитвы и бесед душеполезных с матушкою и старшими сестрами. Там хранится о вас самая приятная память».

Художник Д. А. Шер писал мне в Витебск от 30-го ноября;

«Нет дня, чтобы я не вспоминал несколько раз о вас, о вашем ко мне радушии, и вспомнить не могу без грусти о наших беседах с вами, столь приятных. Если когда, бывало, сгрустнется, то бежишь к вам, и все, что на душе тяготит, и все скорби откроешь, и вы всегда примите участие, и утешите, и облегчите скорбь, и сделается легко на душе. Но теперь трудно придти в Петровский монастырь; все пусто, все не то и нет того родного и радушного владыки…

Я забыть не могу, как ваш письмоводитель в последнюю минуту нас с вами разлучил, и мы поверили его нелепостям[216], я себе простить не могу; я не помнил в то время ничего: так тяжела была разлука; и когда я опомнился, то было уже поздно.

Я с графинею Анною Егоровной[217] часто вспоминаю о вас… Ее домовую церковь совершенно приготовили к освящению. Владыка решительно отказался освящать церковь. Будет освящать преосвященный Леонид. Преосвященного Игнатия графиня не желает и говорит графу, что она с ним незнакома. Другое дело – преосвященный Савва: мы были близкие знакомые, говорит она…»

8-го числа, в день праздника Рождества Пресвятой Богородицы, я вошел в главную монастырскую церковь [города Полоцка] во имя Богоявления Господня, где собрана была братия. Тут увидел я одного иеромонаха, от которого уже слышен был винный запах, троих белых священников, из коих один (Чичкевич) эпитимиец, одного иеродиакона, который также не отличался трезвостию, и троих послушников – вот и весь штат второклассного городского монастыря. Три священника приготовились к соборному совершению литургии, а иеромонах ради дванадесятого праздника остался без служения.

Литургию служил я, по убедительной просьбе протоиерея Юркевича, в градском Софийском соборе, где он в то время был настоятелем. Собор стоит на высокой горе над рекою – Западною Двиною. Как снаружи он имеет вид латинского костела, так и внутри есть особенность, чуждая православного храма, а именно главный алтарь в нем не при восточной, а при северной стене, хотя придельный позднейшего времени алтарь утроен при стене восточной. Внутренняя архитектура собора очень красива. До 1839 года собор этот был кафедральным для полоцких униатских епископов. При совершении литургии не замечено было мною ничего особенного: чтение и пение было удовлетворительно. При выходе из собора меня сопровождали, по здешнему обычаю, цеховые со своими значками, а в паперти граждане встретили меня с хлебом солью.

Из Софийского собора я проехал в другой – Николаевский собор. Храм этот еще обширнее и благолепнее Софийского, но, к сожалению, как по внешнему виду, так и по внутренним украшениям остается до сих пор чуждым характера православного храма. Он