Хроника моей жизни - Савва (Тихомиров)

вечному осуждению. Прискорбно и удивительно, что такая известность не возбудила в образованном православном священнике проницательности и осторожности, чтобы не ознаменовать своего сочинения чертами Ренана. Сочинение называется “Страстная неделя”; но из 73 листов 25, т. е. треть сочинения, содержат в себе то, что не принадлежит к Страстной седмице, и Ренан признан на помощь, чтобы увеличить сию постороннюю часть сочинения».

Вследствие сего рукопись священника Белюстина Святейшим Синодом была запрещена, и указом от 14-го августа 1867 года предписано было Тверскому преосвященному архиепископу Филофею: 1) внушить священнику Белюстину, что подобное произведение, по большей части или всецело заимствованное из сочинения, приобретшего известность своею неблагонамеренностию и написанного с целию устранить идеи божественности лица Господа Иисуса Христа, откровения, чудес и домостроительства искупления рода человеческого и поколебать самые первые основания христианства, недостойно православного священника, и 2) обратить особое архипастырское внимание на образ мыслей и направление священника Белюстина[195].

Граф Д. А. Толстой, покровительствовавший священнику Белюстину, когда прочитал мой разбор и критику на его сочинение, переменил свое о нем мнение и одобрительно отозвался о моем разборе, бывши в Твери в октябре 1869 года. Вот что писал по этому поводу из Твери в Витебск начальнице женского духовного училища баронессе М. А. Боде[196] известный поэт Ф. Н. Глинка[197]: «На днях я обедал с министром народного просвещения и духовных дел Д. А. Толстым. Мне отрадно было слышать его отзыв о вашем архиерее. В бытность викарным у Филарета ему поручен был разбор книги беспокойного священника Белюстина, и этот разбор обнаружил в рецензенте и такт, и ученость, и высокое понимание православия. Так вот какой у вас архиерей Савва! Это сущее сокровище для епархии Витебской, которая теперь, вместе с губерниею, сливается с коренными русскими областями» (письмо от 8 октября 1869 года).

4-го марта писал мне секретарь цензурного комитета при Московской духовной академии профессор П. С. Казанский, к которому я обратился с просьбою, по поручению Н. П. Киреевской[198], о скорейшем разрешении к напечатанию книги Аввы Дорофея[199]:

«Радуюсь случаю исполнить поручение ваше и спешу его исполнением. Зная, как Оптинские дорожат своим переводом, я не решился делать какие-либо исправления в их труде. Давно знакомую и любимую мною книгу Аввы Дорофея с любовию пускаю за своею подписью к новому изданию.

Я в долгу пред вами, преосвященнейший владыко. Александр Васильич передал мне ваше благосклонное желание иметь экземпляр составленной мною первой части учебника Всеобщей истории. За честь для себя принимая это желание, замедляю исполнением по обстоятельствам скороустранимым».

29-го числа, во вторник на Светлой неделе, преосвященный Леонид писал мне:

«Его высокопреосвященство ожидает нас сегодня к 5 часам. Так как у меня праздниками бывает всенощное в 7, то я приеду к 5, и благословите мне доклад начать, а вы, если угодно, приезжайте к 6, так как владыке нужно отвлечение от однообразия дел, по его собственным словам; может быть, он расположится поговорить с вами, как вчера говорил со мною. Он был вчера на вид очень удовлетворителен и, по свидетельству Владимира Ивановича[200], не служил в Пасху, потому что, без совета со врачом, сам себя стал укреплять к служению “домашними средствами” и расстроил себя. До свидания».

Главною причиною болезни, лишившей старца-святителя духовного утешения совершить в светлый день Пасхи литургию, было крайнее изнурение сил письменными трудами в предшествовавшие дни. Ему хотелось непременно пред праздником отправить в Святейший Синод дело по рассмотрению московским комитетом, в коем я был председателем, трудов Санкт-Петербургского комитета по преобразованию духовно-учебных заведений. Наш комитет давно уже представил владыке свои записки для представления оных Синоду, но он не хотел быть простым передатчиком наших записок, ему хотелось присоединить к ним, по обыкновению, и свои замечания, а между тем время у него было постоянно занято другими важными делами. И вот он решился наконец употребить на рассмотрение наших, довольно обширных, записок и на составление своих замечаний последние дни Страстной седмицы; но эти неблаговременные и усиленные труды лишили его последних сил, так что он не в состоянии был в первый день Пасхи служить, – и это лишение произвело в нем глубокую сердечную скорбь: он со слезами жаловался нам на оскудение своих телесных сил.

5-го апреля, во вторник Фоминой недели, утром мирно беседовал я за чаем с инспектором Московской духовной академии архимандритом Михаилом, отправлявшимся в Петербург для участия в комитете по пересмотру Уставов духовно-учебных заведений. В это время подают мне записку от преосвященного Леонида. Раскрыв пакет, я с ужасом прочитал в записке следующие слова:

«Преосвященнейший владыко!

Депеша генерал-губернатору: “Сегодня в 4-м часу пополудни (т. е. вчера, 4 апреля) в то время, когда государь император, кончив прогулку в Летнем саду, изволил садиться в коляску, неизвестный выстрелил на его величество из пистолета. Божие провидение сохранило драгоценные дни августейшего нашего государя. Преступник задержан. Расследование производится. Министр внутренних дел Валуев”.

Посему назначен сегодня в полдень благодарный о сохранении жизни государя молебен в Чудовом. Ризница белая. Может быть, владыка и сам прибудет».

В 12 часов раздался в Кремле призыв церковного благовеста. Церковь Чудова монастыря не могла вместить желавших молиться о спасении драгоценной жизни царя. Архипастырь Москвы не мог, по болезни, совершить молебствия. Священнодействовали оба викария в сослужении многих архимандритов и старшего московского духовенства.

Вечером, в тот же день, мы с преосвященным Леонидом были у митрополита на Троицком подворье с обычным докладом и здесь общим советом положили немедленно отправить в Петербург депутацию от лица московского духовенства приветствовать государя с чудесным избавлением его величества от руки злодея. Депутатами избраны были наместник Троицкой Лавры архимандрит Антоний и старший из московских протоиереев настоятель Петропавловской, на Басманной, церкви Петр Матвеевич Терновский. Им вручены были образа для государя и государыни и письмо.

Письмо вручено было его величеству 8-го числа, а 9-го последовал на имя московского архипастыря митрополита Филарета Высочайший рескрипт.

В апреле 1866 года (на Фоминой неделе), среди обычного доклада епархиальных дел и в присутствии преосвященного Леонида – старшего викария, владыка митрополит обратился ко мне с вопросом: «Слышали ли вы об открытии архиерейской вакансии в Полоцкой епархии и желали ли бы занять эту вакансию?» На первую половину вопроса ответил я утвердительно, а на вторую – совершенным отрицанием. Но он объявил мне, что моя судьба решена, что он дал Новгородскому митрополиту свое согласие отпустить меня на Полоцкую кафедру и при этом сообщил мне вышеизложенные обстоятельства дела. Нетрудно понять, с каким горьким чувством принял я