Хроника моей жизни - Савва (Тихомиров)

студентов по догматическому богословию, но к этому присовокупил еще, что и в его присутствии, на открытом испытании, ответы студентов по этому предмету были также неудовлетворительны. Святейший Синод был изумлен таким отзывом митрополита Филарета о Московской духовной академии, которую он в прежние годы всегда превозносил. Вследствие сего отзыва сначала предложено было сделать протоиерею Горскому строгий выговор, но затем ограничились только тем, что велено было сделать ему внушение относительно преподавания догматического богословия.

Вслед за донесением Святейшему Синоду митрополит писал товарищу обер-прокурора Ю. В. Толстому[202] от 21-го того же сентября, между прочим, следующее:

«…В 23 день июня открытое испытание студентов академии посещено было мною. На испытание в богословии догматическом употреблено было преимущественно долгое время. Были ответы удовлетворительные и, частию, неудовлетворительные, что более или менее случается и в лучших учебных курсах, но можно думать, что сей курс едва ли во всех отношениях равняется с некоторыми предыдущими. Впрочем, и на поле не всякий год урожай одинаков.

В особенности нынешний курс отстал от прежних тем, что к испытаниям не было представлено сочинений, пишемых обыкновенно студентами для получения следующих ученых степеней. По сему предмету дано академическому правлению предложение.

Преосвященный Савва замечает, что обширность книги, назначенной в руководство по богословию догматическому, не благоприятствует основательному приготовлению к испытанию. Мысль сия заслуживает внимания начальства. Студент, имея при себе широкую классическую книгу, видит, что ему и готового не вместить, и, следственно, не до того, чтобы выработать что-нибудь от себя. Таким образом, ум не возбуждается к деятельности; память хватает скорее слова, нежели мысли, с страниц книги на краткое время удерживает оныя и, когда понадобится, извергает, иногда в полноте, а иногда в отрывках и смешено. Классическая книга должна содержать систематическое учение не в широком изложении, а, по возможности, в кратком, но полном значения и силы. Такая книга не обременяет памяти, а сосредоточенными выражениями, требующими углубления, развития, уяснения, призывает действие ума. Здесь открывается поле деятельности для учености наставника и возбуждается деятельность ума наставляемого и прилежание к урокам. И тогда ум углубляет и утверждает в памяти преподаваемое учение, и оно может перейти в кровь и в жизнь…»

Обо всем этом узнал я не ранее декабря от синодального секретаря Мирона Григорьевича Никольского, явившегося в Витебск на должность секретаря консистории. Такая весть сколько была для меня неожиданна, столько же и прискорбна. Доселе у меня с протоиереем А. В. Горским были самые добрые и, можно сказать, дружеские отношения; и я не мог не дорожить дружбою такого многоученого и высоконравственного мужа, но это обстоятельство естественно должно было разрушить эту дружественную связь. Как ни глубоко был проникнут Александр Васильевич добрыми христианскими чувствами, но тем не менее он не мог не почувствовать огорчения, причиненного ему моим неодобрительным, хотя и справедливым, отзывом. Он прекратил со мною надолго письменные сношения.

Спрашивается теперь: какая же была побудительная причина для покойного митрополита так строго отнестись к ректору академии, которого он всегда высоко ценил и уважал? Не отрицая того, что это допущено было по чувству справедливости, которое всегда было присуще высокому духу московского святителя, ближайшею причиною сего было, как мне сделалось известным впоследствии, неудовольствие митрополита на протоиерея Горского за то, что он не только сам не хотел принять монашества, несмотря на усиленное приглашение к тому со стороны владыки[203], не только не поощрял к монашеству воспитанников академии, но даже отклонял тех, которые желали монашества. Так, между студентами XXV курса было два вдовых священника, которым, судя по прежним примерам, весьма естественно было принять монашеское звание, но они выпущены были из академии теми же священниками, и, как говорят, по убеждению самого отца Горского[204]. Такое отвращение от монашества со стороны ректора академии было крайне неприятно митрополиту, так что он раскаивался будто бы в том, что предоставил должность ректорскую протоиерею Горскому.

3-го июля 1866 года исполнилось 45 лет со дня вступления на Московскую кафедру высокопреосвященного митрополита Филарета. Высшее московское духовенство с викариями во главе возымело желание принести по сему случаю своему великому архипастырю поздравление. Избрав двух депутатов, оно отправило их в Троицкую Лавру, где в это время имел пребывание владыка, и вручило им, для представления высокому юбиляру, адрес.

Июля 10-го получен был наконец мною указ из Святейшего Синода от 5-го числа о бытии мне епископом Полоцким и Витебским. Уведомляя об этом высокопреосвященного митрополита, я писал ему от 11-го числа в Лавру:

«С благоговением, хотя и не без страха, с преданностию в волю Божию, хотя и не без смущения, принял я сие решение (т. е. назначение на Полоцкую кафедру) высшего церковного священноначалия и державной власти о назначении мне нового поприща Христовой Церкви. В указе Святейшего Синода, между прочим, предписывается мне передать узаконенным порядком, кому от вашего высокопреосвященства поручено будет, что было в непосредственном моем ведении по званию викария Московской епархии.

Доводя о сем до сведения вашего высокопреосвященства, ожидаю ваших архипастырских распоряжений и приказаний.

Если вашему высокопреосвященству благоугодно будет приказать мне продолжать исполнение моих обязанностей по званию вашего викария впредь до назначения мне преемника, то возникает вопрос: как надлежит мне подписываться под делами, которые будут мною рассматриваемы и решаемы в качестве викария, – с прежним ли титулом (т. е. Можайский), или с новым наименованием, или как иначе? Благоволите разрешить мне сие недоумение».

На это в тот же день владыка изволил ответствовать следующим, весьма утешительным для меня посланием:

«Преосвященнейший Владыка, Возлюбленный о Господе брат!

Приветствую вас на Полоцкой кафедре. Господь да дарует вам – и надеюсь, что дарует, – Свою благодатную помощь, чтобы право правити слово истины и благоустроить вверенную вам церковь.

С сожалением для себя лишаюсь вашего со мною служения, но благодушно уступаю вас другой церкви с желанием, чтобы поприще вашей деятельности расширялось и плоды ее умножались.

Сохраню благодарное воспоминание вашего со мною служения, всегда мне верно благопомощного, всегда взаимным доверием облегчаемого.

Как я не получил указа Святейшего Синода о вашем новом назначении, то не могу сделать никакого распоряжения. В ожидании сего надеюсь, что вы, именуясь Полоцким, не откажетесь продолжить ваше мне содействие, как прежде, когда именовались Можайским.

Примите мое о Господе братское целование.

Вашего преосвященства усердный слуга, Филарет, Митрополит Московский».

Таким образом, я должен был оставаться в Москве, к моему удовольствию, до тех пор, пока не будет назначен мне преемник. И потому я продолжал по-прежнему заниматься делами епархиального управления, отправлением церковных богослужений и рукоположением ставленников.

Пока я находился еще в первопрестольной