Анастас Микоян. От Ильича до Ильича. Четыре эпохи – одна судьба - Стас Намин

Микоян смотрел на Хрущева. Тот опустил глаза, на покатом лбу обозначились глубокие морщины.

– Но есть, – продолжал Микоян, – еще один аргумент. Я встречался с Мао, Тито, Хо Ши Мином, Ким Ир Сеном, Имре Надем и всем обещал, что возврата к сталинским методам не будет. Если завтра мы введем танки в Варшаву, они скажут: «Оказывается, Микоян нам врал! Микояну нельзя верить!» Моя репутация рухнет, и я стану бесполезен для дальнейшей международной работы. Тогда какой смысл мне оставаться в президиуме ЦК?

– Хорошо, – тяжелым голосом произнес Хрущев. – Допустим, мы уступим полякам. Они нас унизили – мы им простим. Они нам хамили – мы забудем. Допустим, мы даже отзовем из Варшавы Рокоссовского. Что мы выиграем?

– Время, – сразу ответил Микоян. – Время выиграем, Никита Сергеевич. Мы поворачиваем страну на новый курс. А страна – тяжелая машина. Существует инерция исторического развития, нельзя ею пренебрегать. Многие годы уйдут у нас, чтобы отучить людей от прежней жизни. Если даже у нас в президиуме половина за Сталина, то представьте, сколько таких по всей стране? Если поляки хотят строить свой так называемый польский социализм, пусть строят. Мы ведь тоже строим новый социализм. Мы проводим реформы, пусть и поляки проводят. Вы сказали, что поляки нас не любят. Так надо, значит, делать шаги навстречу, показать заинтересованность в добрых отношениях. Уступить в малом, но не уступать в главном. Нужны компромиссы, соблюдение взаимных интересов.

У нас ведь настоящей дипломатии как таковой нет, есть сталинская дипломатия. У нас внешняя политика такая же, как и внутренняя, то есть основанная на диктатуре, на принуждении и на страхе. Этого даже Молотов не понимает и уже, наверное, не поймет. Дипломатия – это личные контакты, полное доверие, уважение и взаимные уступки. Введем войска – все, конец доверию, конец уважению, к старым обидам добавятся новые, вместо друга и союзника мы получим врага. Нынешний кризис вроде бы ликвидируем, но создадим предпосылки для будущего кризиса, еще более масштабного. У нас самая сильная в мире армия, у нас есть атомная бомба. Почему у нас нет такой же сильной дипломатии? Вот где наше слабое место, Никита Сергеевич. В Польшу надо было не Рокоссовского посылать министром обороны, а сильного умного дипломата. А мы думали, раз у нас там командует Рокоссовский, то вся Польша у нас в кармане. Ошибка это. Ее надо исправлять. Резко усиливать дипломатическую работу на всех направлениях, выращивать кадры. Это наш путь в будущее. Не требовать, а предлагать и разъяснять. Терпение нужно, Никита Сергеевич, терпение и выдержка.

Хрущев слушал, глядя мимо Микояна.

– Вроде вы все верно сказали, – наконец отозвался он. – Но есть слабое место. Если у нас будет дипломатия как у всех, тогда какая же мы сверхдержава? Тогда Советский Союз не самое передовое государство в мире, а такое же, как и прочие. Вы предлагаете в Польше играть по правилам поляков, в Китае – по правилам китайцев, так, что ли? А наши правила, советские, тогда где? Мы первые построили социализм, мы спасли мир от Гитлера, 20 миллионов человек похоронили, и что, теперь мы должны играть по общим правилам? Улыбаться, торговаться, идти на уступки? Тогда за что мы умирали? В чем был смысл великой Победы? Нет, Анастас Иванович, мы особенные, мы советские люди, и дипломатия наша должна быть особенная, советская! А вы предлагаете обыкновенную, буржуазную – улыбочки, коктейли, рукопожатия. Нет! Я, Никита Хрущев, должен жать руку Гомулке, который меня ненавидит?

– Это и есть дипломатия, – ответил Микоян. – Никаких эмоций, никаких национальных обид, только прагматизм, трезвый расчет и понимание взаимных выгод. И не ждать ни от кого никакой благодарности. Мы спасли Европу от уничтожения – да! Но мы не ждем благодарности. Мы подарили китайцам бомбу – мы не ждем благодарности. Это и есть позиция сильного. Вымогать благодарность – позиция слабого. Напоминать кому-то, что мы его спасли, – значит наступить на чужую гордость.

– А у нас? – запальчиво спросил Хрущев. – У нас что, своей гордости нет?

– Есть! И наша гордость – величайшая и обоснованная. Но, кроме гордости, есть еще великодушие.

Микоян снова отхлебнул чаю. Он видел, что не убедил Хрущева, скорее, наоборот, разозлил. Но решение было уже принято. Если завтра танки въедут в Варшаву, он уйдет.

– Последнее, – сказал Микоян. – Со дня нашей победы прошло 11 лет. Это немало. Выросло новое поколение. Дети, которые застали войну в возрасте семи лет и мало что помнят, сейчас уже совершеннолетние. Новая молодежь подросла и у нас, и в Польше, и по всему миру. Будущее планеты – это не Гомулка и даже не Мао Цзэдун, а эти юноши и девушки. Через десять лет именно они станут главной производящей и политической силой мировой системы. Именно их мы должны сделать своими главными союзниками. Мы их спасли и освободили от нацизма, но для них это пустой звук, для них это прошлое, а они смотрят в будущее. Не Гомулка важен для нас, не Охаб и не Циранкевич, а 17-летние польские мальчишки. Если мы введем танки, эти мальчишки станут нам врагами. Они будут в лучшем случае кидать камни в наших солдат, а в худшем – стрелять. Нам нельзя этого допустить.

Микоян еще раз тронул Хрущева за плечо. Тот стоял недвижно – холодный, враждебный, раздраженный, недовольный.

Но все, что должно было быть сказано, было сказано. Анастас Иванович Микоян попрощался и ушел.

На следующий день, 22 октября, заседание президиума ЦК было продолжено. Микоян стоял на своем, предлагая влиять на ситуацию политическими средствами, и Хрущев, согласившись с ним, передумал. Вторжение в Польшу не состоялось. Советские специалисты были отозваны из армии и органов госбезопасности Польши. Рокоссовского вывели из польского правительства и Политбюро ПОРП. Москва согласилась с избранием В. Гомулки на пост первого секретаря ПОРП, и даже цены на уголь были пересмотрены17–2.

7

Микоян был отлично осведомлен о политической и экономической жизни Венгрии и имел возможность влиять на ситуацию в этой маленькой (на тот момент чуть менее 10 миллионов населения) стране. После победы над Германией у руля венгерского государства встал Матьяш Ракоши, принципиальный сталинист и сторонник жестких, откровенно диктаторских форм правления. После смерти Сталина Ракоши (в июле 1953 года) был отстранен от руководства и заменен на еще недавно опального Имре Надя. Однако тот не выдержал накала интриг и подковерной борьбы, и менее чем через два года, весной 1955-го, состоялась обратная рокировка. Надь