Дубль два. Книга вторая - Олег Дмитриев

— Да, не за тем. Дело есть, что никому, кроме тебя, не сладить, — ну да, недолго музыка играла. — Проведал я, что в западных землях не так давно сгинул Хранитель чёрный. Из тех, что долгие годы ростку помогал. Осталась Черёмуха в плену без пригляда. Паразит, что в ней, какой-то уж вовсе изуверский, из таких мук да пыток людских силу черпал, что и помыслить мерзко. И сейчас он на голодном пайке сидит. Твоих сил и знаний хватит, чтоб совладать с ним. И спасти Черёмуху.

Я внимал его Речи молча. Как-то неожиданно по-новому для себя обдумывая услышанное где-то очень глубоко, этажа на три-четыре ниже обычных-привычных мыслей. Наверное, это и было то самое подсознание. И в нём реликтовыми рыбами, плавно и без тени эмоций повисали образы. И Черёмухи, что, как и Ольха, попала в лапы тварей-насильников. И тайного состава, что поможет уберечь сестру с сыном, Лину и Саню. А ещё Мастеров из Каргополя и Устюга. И талантливую мастерицу-художницу Лидочку. Но снадобье ещё только предстояло синтезировать Перводреву. Ловко он меня. Красиво.

Картина и глиняные игрушки, как и четыре наглухо затянутых в чёрную стрейч-плёнку паллеты, прибыли к перрону вчера. Поезд пришёл без людей, сам. Только не тот, на котором приехали мы, сине-голубой, а какой-то жёлто-оранжевый, с грузовой платформой вместо пассажирского вагона. Степан, выкатив откуда-то из-за камня пугающе-современного вида тележку на гусеничном ходу, с манипулятором и светящимися дисплеем и кнопками на поручне, принялся руководить погрузо-разгрузочными работами. То есть, в понимании обывателей, орать и грубо бессодержательно ругаться. Мы с Саней, как самые младшие научные сотрудники, сдёрнули неподъемные паллеты с платформы на того плоского робота, которого епископ почему-то обидно назвал «рохлей». Как, в принципе, и нас.

В одной из «шлюзовых камер» по пути епископ велел нам оставить телегу. Когда через пару часов заглянули — тара была совершенно пуста. Даже плёнки не было ни кусочка. Мы с Саней перегрузили дощатые ящики обратно на оранжевую платформу — и та, звякнув, уехала в непроглядный мрак тоннеля. А мы, размышляя о причудливом переплетении сказок, преданий, легенд, науки и техники, пошли обратно. Чтобы у стола успеть как раз к распаковке подарков — они в отдельном бауле лежали поверх, и Степан с ним сразу отправился дальше. То, что на пакете белела большая наклейка «Аспиду» ничуть не мешало старикам-разбойникам начать дербанить его до того, как я появился на мостике, что вёл к ресторану-арене.

Сперва порадовали Павлика. Игрушки пришлись ему явно по душе, особенно — свистулька, которую он тут же признал, сказав: «О! Белый!». Мне же очень понравилось, хоть и удивило, то, что свои новые глиняные сокровища он сразу отодвинул подальше от края стола. Меня беречь подарки учил батя. Его, наверное, Алиска. Вот она, преемственность поколений. Налицо.

Деды, развернув картину, поразили, наверное, и нас, и себя самих. Пока Саня раскладывал какой-то не то мольберт, не то штатив, словом, то, на что можно было установить холст в раме, эти сабанеевы и аксаковы, рыболовы заядлые, глаз с неё не сводили. И я таких сроду у них не видел. Разве что у Сергия было похожее выражение лица, когда он «отпускал» Осю в корзинь Перводрева. Тогда ещё не зная, что это был не гроб, а лифт.

Когда молодой Мастер-инок отошёл от картины, старцы замерли перед ней в молчании. Казалось, они переговаривались о чём-то, известном им одним, на каком-то из тех глубинных уровней, до которых мне по-прежнему пока было не дотянуться. Вдруг Раж сделал какое-то неуловимое движение — и оказался прямо перед ней. Коснувшись ладонью какого-то участочка, что почти скрывали нарисованные лепестки пламени. А потом отшагнул в сторону, опустив голову и плечи, будто разом постарев ещё на вечность. Дойдя, медленно и тяжко ступая, до ограды плавучего ресторана, он склонился над перилами, опершись на локти. Что-то подсказывало, что трогать, окликать или хоть как-то беспокоить его не стоило совершенно.

— Ленка там его, — очень тихо, едва слышно, а, может, и Речью даже выдохнул Степан. Судя по тому, что обернулся к нему я один — не всем. — Елена Ивановна, великого князя Ивана Красного дочка меньшая. В сводах нынче не пишут про неё, только про Любку с Анькой. Анька-то справная баба была, хоть и знатная — куда деваться. Но с понятием. Её Митяйка-то Боброк потому и выбрал да в жёны взял. Они на Радонежье потом жили, подле Дуба. Да ты слыхал про Митяйку-то, поди?

Я очень осторожно и медленно кивнул. Понимая, что история снова открылась мне с неожиданной стороны. Великая княжна? Младшая сестрёнка Димитрия Донского? Вон тот еле заметный холмик между старцами, что будто согревают чуткие дрожащие оранжевые огненные пальцы, нарисованные Лидой так, что их движение я видел словно наяву?

— Напутал народишко за века, не раз бывало такое, не раз будет ещё, — продолжал епископ свой грустный рассказ. — Любку в Литву замуж отдали, за Гедиминовича одного. Думали, сможет с закатной стороны помощь на Русь привести. Или хоть мир, пусть и худой, но сохранить. Опаскудилась она там вконец. С чёрными связалась. Почитай, с той поры нашей земле от жмуди с чухонью ничего путного и не было.

Дышать, как ни странно, даже и не хотелось, вроде бы. Я внимал Устюжанину, как самому Перводреву.

— А Ленка-то с Ражем сошлась. Он тогда от Древ много Яри взял, лучше выглядел, чем тут, на картинке. Здесь-то мы с ним аккурат в начале третьей седмицы вересня** сидим. Хотя, тот год он воистину хмурнем** был.

Епископ рассказывал, кажется, сбившись на «общую волну», потому что мы обступили его и уселись под ногами, как сельские дети возле учителя. И забывал дышать не я один.

— Чёрные пёрли, как туча, как буран. По всему, почитай, берегу. Вторые-третьи ранги впереди, четвёрок-пятёрок без счёту вовсе. Ищейки были, да ещё уроды те, что плоть людскую жрали сырой прямо в бою, от того сил набираясь. Наши первые ряды вмиг полегли, земли под ними видно не было. Только слышно. Когда кровь под копытами хлюпала.

Степан смотрел вдаль. Но вместо мрачных привычных сводов пещеры видел то поле. И мы видели его глазами.

— Это потом решили, что Митяйка Боброк до последнего тянул, засадных не выводя. Не так дело было. Как увидала Ленка, что творилось на берегах