Тварь. Графские развалины - Виктор Павлович Точинов

Однако... Четыре точки вполне соответствовали четырем узловым моментам кошмара... Неужели Пинегину привиделся точь-в-точь тот же сон?

Зато расположение двух оставшихся углов никаких ассоциаций не вызывало. Один оказался на пологом склоне долины Славянки — и сколько ни напрягал Кравцов память, ничего достойного внимания поблизости того кружка он не вспомнил.

Последняя вершина фигуры угодила на болотистую пустошь, именуемую пятнадцать лет назад “леском”. Ничем не примечательное место. Кстати, Валю Пинегина (если именно он изобразил фигуру ) данная точка тоже чем-то озадачила — рядом нарисован жирный знак вопроса. Других поясняющих дело пометок на карте не обнаружилось. Ни единой подписи, вообще ни единого слова. Лишь топографические значки, отметки высот и т.п.

Визит Гриши и приезд подмоги, вызванной тем после находки трупа, оторвал Кравцова от изучения загадочного плана. И сейчас, когда “охотники” укатили, он возвращался в сторожку с неприятным подозрением: план Спасовки за прошедшие полтора часа исчез. Бесследно испарился, как пинегинская тетрадь.

Обошлось.

Рулон лежал там, где Кравцов его оставил. На всякий случай он срисовал план в блокнот — достаточно грубо и схематично, но постаравшись как можно точнее изобразить две последние, оказавшиеся за пределами села вершины фигуры.

Пожалуй, это зацепка. Стоит пройтись по обозначенным точкам. Поговорить с Алексом и Вороном. Расспросить людей, чьи дома в непосредственной близости от озерца. Поточнее привязать к местности четвертую и пятую вершину — вдруг да обнаружится что-нибудь интересное...

Не менее важным казалось добраться наконец до загадочного Архивариуса — и узнать, что же такое тот раскопал для Пинегина.

Да и в город стоило смотаться, забрать “Ниву” из ремонта...

Но Кравцов медлил приступать к исполнению созревших планов. Причина была одна: Наташка. Хоть она и уверяла вчера, что пребывает в полной безопасности, но... Что, если иллюзия этой безопасности — всего лишь хитрый ход со стороны Сашка? Действующего в одиночку и не имеющего возможности сторожить заложников? И поэтому предоставившего Наташе считать, что все происходит по ее воле... А на деле способного в любой момент вернуться к ее убежищу и сотворить всё, что захочет.

При мысли о том, что сделал Сашок с Динамитом здесь, на графских развалинах, Кравцов передернулся. Представил чересчур ярко и зримо... Опасно иметь развитое воображение. В каком, интересно, помещении дворца происходила та трагедия? Отчего-то не было сомнений, что именно в крыле, угодившем в центральную окружность на плане...

Самое гнусное, что ничего предпринять в данном направлении Кравцов не мог. Не умел. Он умел чинить военную вычислительную технику, а потом жизнь заставила научиться обезвреживать растяжки и отыскивать в предгорьях позиции снайперов, потом пришел черед писательского ремесла... Но навыков оперативно-розыскной работы получить ему было неоткуда. А дилетанты успешно ведут следствие только в штампованных детективных романчиках...

Оставалось надеяться, что седоголовый зря слов на ветер не бросает. Хотя... Костик тоже был абсолютно уверен в успехе. Возможно, господину писателю придется-таки осваивать самоучкой ремесло охотника на людей. В конце концов, и всех остальных навыков и умений у него когда-то не имелось...

Хоть бы Наташка еще раз позвонила, подумал Кравцов.

И в этот момент — не раньше и не позже — зазвонил телефон.

4.

— Держись, Борька!!! — истошно выкрикнула Женя.

Он бы и рад, но держаться оказалось не за что. Редкие кустики хвоща, за которые хватался Борюсик, едва-едва держались в топкой почве — и тут же выдергивались, оставаясь в его руках. Он бился, дергался, разбрасывая в стороны торфяную жижу — и с каждым движением погружался все глубже.

Ему стоило бы замереть неподвижно, раскинув руки как можно шире, — тогда процесс погружения в топь по крайней мере бы замедлился. Но подобные трезвые и логичные мысли в головы тонущим людям приходят редко.

Даня в панику не впал. Хотя тоже рухнул в сторону от гати, когда разорвался позаимствованный у Пещерника шнур — веревка, верой и правдой служившая под землей, не иначе как подгнила или истрепалась... И лопнула при попытке вытащить шедшего первым и провалившегося Борюсика.

Упавший навзничь Даня почувствовал, как подается под его весом тонкое переплетение корней. Мигом проступившая вода захолодила тело. Он замер. Паутина корней подалась еще немного, но выдержала. Аккуратно, медленно Даня перекатился на более твердое место, нащупал жерди гати, поднялся на колени, затем на ноги.

Лишь потом посмотрел на Борьку. Тот погрузился уже по плечи. Женька, попытавшаяся броситься ему на помощь, через шаг увязла по бедра.

— Замри! — страшным голосом гаркнул Даня.

Он не конкретизировал, к кому обращается, — и послушались оба. Хорошо знали Даню и верили: поможет и вытащит.

Начал он с Женьки, та стояла к нему гораздо ближе. Сложил вдвое, потом вчетверо оставшийся в руке обрывок веревки — и достаточно легко вытянул на гать девчонку, весящую чуть ли не вдвое меньше Борюсика. А тот тем временем погрузился еще на пару-тройку сантиметров.

Длины оставшейся веревки не хватало, чтобы добросить ее до тонущего. Да и никакой гарантии, что снова не лопнет. Самому лезть в топь — завязнешь точно так же. Досок прихватить с собой их троица не озаботилась.

Метрах в трех от того места, где торчала из болота Борькина голова, росла на кочке березка — хилая, дистрофичная, не пойми как и за что цепляющаяся корнями. Если согнуть тонкий стволик, то Борюсик сможет уцепиться за ветви. Но добраться до деревца та еще проблема...

Даня стер пот со лба, оставив полосу грязи. Негромко сказал Женьке:

— Стой тут. Что бы ни случилось — с гати ни ногой. Поняла? ЧТО БЫ НИ СЛУЧИЛОСЬ!

Потом крикнул с напускной веселостью в голосе:

— Не дрейфь, толстяк! Сейчас вытащим! Хоть и нелегкая это работа — Борова тащить из болота!

Борька ничего не ответил. Дышал тяжело, загнанно. Но дергаться больше не пытался. И то ладно.

Даня вздохнул и сделал осторожный шаг с гати. Тонкий ковер растений заходил ходуном, прогнулся, — но выдержал. Второй шажок — и Данька почувствовал, как корни расступаются, нога уходит все глубже...

Он торопливо опустился на четвереньки, выдернул увязшую конечность. Дальше пополз по-пластунски, стараясь опираться на болото как можно большей площадью тела. Трясина колыхалась мягко и упруго, как водяной матрас. Словно укачивала, убаюкивала: приляг, отдохни, не дергайся, что ко мне попало — то моё...

Данька полз упрямо. И, ему чудилось, бесконечно долго. Пару раз приподнимал голову, смотрел на березку: