Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

Шведы сохранили строй, но Левенгаупт счел свое положение безнадежным. Ночью он приказал поджечь большую часть обоза и отступать. Фуры с припасами, которые с неимоверным трудом дотащились сюда из-под Риги — под проливными дождями, по разбитым дорогам, — заполыхали в ночи, рассыпая во мраке золотисто-огненные снопы искр. Пушки были сняты с лафетов и зарыты. Зловещее зарево освещало картину полного разложения шведского корпуса: солдаты грабили офицерские подводы; роты и батальоны, ища спасения, разбредались по лесу и теряли связь между собой. Кавалерия бросилась вплавь через реку. Казаки и калмыки, сторожившие добычу, рубили на берегу беглецов и захватывали подводы.

Однако только поутру стало окончательно ясно, какая беда постигла шведов. На месте боя русские подобрали 8000 мертвых тел в синих мундирах. И главное, пропал огромный обоз с годовым запасом продовольствия и боеприпасов для всей шведской армии; 2000 повозок достались русским.

Когда 1 октября к Карлу в Костеничи явился солдат с сообщением о разгроме, постигшем Левенгаупта, король не поверил ему. Как? Шестнадцать тысяч шведов показали спины московитам? Вздор! Однако, не поверив ушам, король должен был поверить собственным глазам. Десять дней спустя Левенгаупт привел в шведский лагерь 6000 голодных, оборванных солдат. Ни артиллерии, ни провианта! Шведов охватило уныние. Удар был слишком силен и для Карла. Король потерял сон и проводил ночи в присутствии то одного, то другого приближенного; в королевской палатке до рассвета царило подавленное молчание. Левенгаупт не услышал от Карла ни одного слова упрека. Наоборот, король повелел известить европейские дворы, что генерал Левенгаупт имел генеральную баталию с царем, разорил все царские войска и взял в плен 20 000 московитов.

А к Петру прибыли добрые вести с севера. Шведский генерал Любеккер с 14-тысячным корпусом, надеясь овладеть парадизом, бесплодно проблуждал по Ингрии, потерял людей тысячи с три и отступил ни с чем.

Однако рука Карла еще крепче сжимала рукоять шпаги. Прошло несколько дней, и он, стряхнув с себя оцепенение, снова произнес: «Вперед!»

***

Мазепа лежал в постели в Борзне, своей гетманской волости. Лежал, обложенный подушками, разговаривал едва слышным голосом и с боку на бок переворачивался при помощи слуг. К царю был послан гонец с письмом Мазепы, в котором гетман извещал, что душа его приблизилась до врат смертных, понеже вот уже десять дней, как он не может ни есть, ни спать и единственную надежду на исцеление полагает в елеосвящении, совершенном над ним киевским митрополитом.

На самом деле гетмана уложила в постель не болезнь, а шведская армия, приближавшаяся к границам Малороссии. И хоть не было его ложе смертным одром, тяжкую думу думал Мазепа, лежа на прохладных белоснежных простынях. Как охранить себя от беды? Продолжать ли держаться царя или перейти на службу к шведскому королю? Никогда еще не приходилось Мазепе делать столь трудный выбор.

Долгие годы хранил он верность царскому величеству. Состарился, служа Москве, совершил одиннадцать походов против татар. И нынешняя война отчасти его рук дело — во время своих ежегодных приездов в Москву и задушевных бесед с государем не сам ли он поддерживал решимость Петра выступить против шведского короля? Казалось, чем дальше будет царь от Украйны, тем лучше. Мог ли он тогда представить, что все обернется против него, что швед застучит в украинские ворота?

Но в конце концов, и со шведом гетман воевал исправно, хоть казаки кричали, что на царской службе обносились и оголодали. По первому требованию царя Мазепа слал в Ливонию людей, провиант, подводы, деньги. Не забывал, конечно, и про свою казну, потому и врагов себе нажил довольно — года не проходило, чтобы не строчили на него донос с обвинениями в изменнических помыслах. Тоже нашлись ясновидцы — мысли его читать! Разве не доказал он свою верность царю после Нарвы? Вот уж лучшего времени для измены было не найти! К счастью, царское величество всегда выдавал ему клеветников головой, судил не мысли, а дела.

И то сказать — много ему за эти годы было сделано лестных предложений, и обо всех них первым узнавал государь. Не сам ли он, верный гетман Мазепа, выдал царскому величеству Франтишека Вольского, гонца Станислава Лещинского, с прелестным письмом на свое имя? Не сам ли отвадил другую прельстительницу, княгиню Дольскую, склонявшую его в письмах податься к королю Станиславу? Безумная баба, хотела обмануть его, искусную, ношенную птицу, которую не провели ни король Ян, ни хан крымский, ни донские казаки. После третьего письма ответил ей твердо: «Прошу Вашу княжескую милость оставить эту корреспонденцию, которая может меня погубить в житии, гоноре и субстанции. Не надейся, не помышляй о том, чтобы я, при старости моей, верность мою царскому величеству повредил». Заставил-таки уняться бесноватую бабу. А пан Тарло, пришедший на смену княгине, — что он услышал от него? Он и теперь может повторить свой ответ слово в слово: «Не могут меня никогда ни стрелы, ни огонь разлучить от любви пресветлейшего всемилостивейшего государя моего… Первее на земле звезды будут, небо же сохою орано, нежели Украина имела бы когда возвратитися к короне Польской и народ казацкий, от веков к польскому имеющий ненависть, с Речью Посполитой соединен имел быть».

Так как же получилось, что, вместо того чтобы исполнить волю Петра и оборонять Украину от шведов, верный гетман лежит в постели, прикидываясь умирающим? Какие мысли гнетут его? Что повредило его верность царскому величеству?

Мазепа тяжко вздыхал. Думал. Ворочался на подушках. Не ел. Не спал. Думал.

Завелась у гетмана головная боль — светлейший царский конюх. Высоко залетел Александр Данилович, и есть у Мазепы такое подозрение, что проклятый царев любимец спит и видит, как бы заполучить гетманскую булаву. Всеми силами хочет поссорить его светлейший с казацкой старшиной. Вот два года назад, во время приезда царского величества в Киев, на пиру у Мазепы крикнул во весь голос, кивнув на старшин: мол, пора тебе, Иван Степаныч, приниматься за этих врагов. Мазепа тогда так же громко ответил ему: не пора, — а выйдя попозже к старшине, сказал: «Слышали все, какие мне песни поют и на Москве, и во всяком другом месте?»

Да, большую силу забрал светлейший, Мазепу не ставит ни во что и ведет себя так, будто гетманская булава уже в его руках. Сватал Мазепа своего племянника Войнаровского за сестру светлейшего — князь отказал: видать, такое родство уже и в честь себе не считает. Во всех походах царь подчиняет гетмана своему