Знаки, символы и коды культур Востока и Запада - Светлана Тевельевна Махлина

Казалось бы, такое изобилие, такие широкие возможности порождены каким-то особым трудолюбием. Но нет. Для очень многих уготован совсем другой путь – скептически и иронично замечают писатели: «Если рядовой человек исповедует плоскую мораль ″упорство и труд все перетрут″, то читатель какой-нибудь ″Стар″ знает, что достаточно за шесть долларов купить амулет, все: богатство, здоровье, счастье у него в кармане (результат гарантирован)» (с. 126). И часто в жизни оказывается, что американцы работают не намного лучше, чем наши соотечественники. Наши авторы с юмором описывают, как заказали книжные полки. К назначенному сроку их даже не начали делать, а когда изготовили, оказалось, «что столяр пользовался не эвклидовой геометрией, а геометрией Лобачевского» (с. 149), «верхние полки не влезали, а нижние выпадали» (с. 148–149), а «дырки для креплений были разбросаны с романтической прихотливостью» (с. 149).

Особенно волнуют наших современников проблемы культуры и искусства. Именно Америка поставляет образцы низкого вкуса, пошлости, да еще таким образом, что они внедряются повсеместно. Однако это ведь не безобидно. Обратившись к Г. Гессе, авторы «Американы» пишут: «Гессе считал, что, когда люди читают только комиксы, смотрят только боевики и ценят только ту интеллектуальную деятельность, которая приносит немедленные барыши, дело кончается не только гибелью не только утонченной культуры, но и вообще всякой цивилизации» (с. 152). Объяснение феномену победного шествия массовой культуры дано в анализируемой книге довольно точно и не согласиться с ним нельзя: «…исключительную популярность Джеймса Бонда нельзя объяснить просто удачной эксплуатацией мифа. Ничем другим и не занимается массовая культура. Любой детектив, вестерн, боевик, любовный роман (из тех, что продают в супермаркетах) построен на стандартной комбинации архетипов. Любой из них укладывается в схему, подобную той, что мы использовали для Бонда. Потому дешевка и популярна, что миф в ней обнажен, не замаскирован сверхсложной символикой Кафки, Маркеса или Феллини» (с. 106). Конечно, у нас в годы советской власти все было по-другому. У нас можно было купить в булочной в провинции замечательную книгу Белова. Часто раскупались отнюдь не низменные продукты искусства широкого потребления, ибо таких было совсем немного. Фильмы делались добротные, несмотря на загруженность их идеологическими догмами. Но наш поднаторевший человек легко схватывал аллюзии, которыми автор насыщал все те проходные элементы, чтобы его произведение могло прийти к публике. Ну и, конечно, общая неподготовленность, несмотря на обилие в советский период «Университетов культуры». Остроумно наши авторы придумали вместо эрудиции теорию, «согласно которой невежество плодотворнее знаний. В самом деле, только отсутствие специального образования позволяет человеку обо всем судить широко, размашисто и безответственно, то есть парадоксально. Только круглый невежда считает, что он обо всем располагает достаточными сведениями… Невежество вообще более творческое состояние, потому что для этого занятия необходимо хамство. А у кого его больше, чем у человека, с легкой душой утверждающего, что лучший роман в мире – «Три мушкетера» (с. 84–85). А ведь на самом деле, как вполне справедливо указывают авторы, герои книги А. Дюма – «люди они неприятные и малоинтересные. Атос – скучный угрюмец, его сдержанность, нелюдимость и неразговорчивость делала его почти стариком». «Тщеславный и болтливый» фанфарон Портос. Арамис, про которого сказано: «он был самым дурным мушкетером и самым скучным гостем за столом. Знаменитые мушкетеры начисто лишены интеллектуальных интересов или духовных порывов» (с. 107). Конечно, все же в нашей стране люди вынуждены были соприкасаться с подлинным искусством, ибо для досуга ничего другого не было. А теперь появилось много гламурных источников, вполне заменяющих истинные ценности. Поэтому и у нас, и на Западе, и в Америке так широко распространяется массовое искусство. «Массовое общество постепенно поглощает индивидуальность художника. Мы как бы возвращаемся к временам первобытного фольклорного сознания (об этом писал тот же Маклюэн, который назвал рекламу аналогом пещерной живописи). Искусство перестает делиться на производителя и потребителя – оно вторгается прямо в жизнь, моделирует ее по своим законам» (с. 30). И В этом отношении катализатором становится именно Америка. Засилье рекламы и у нас в стране меняет миросозерцание людей, клиповое сознание диктует характерные особенности создания и восприятия современных произведений искусства. Порой кажется, что ничего хорошего уже ждать от культуры и искусства нельзя. «Нам кажется, что реклама в лучших образцах позволяет заглянуть в будущее современной культуры. Мы живем в век массового общества. Это вопрос не количества, а нового качества жизни. Привыкнуть к этому трудно. Мы часто думаем, что культура умирает, что она задыхается в толпе посредственности. Но вообще-то любая эпоха считала себя декадентской. В любые времена нарождающиеся художественные формы казались, да и были, варварскими» (с. 29). На самом же деле всегда, как и сегодня, в этом потоке обязательно кристаллизуется что-то своеобразное, яркое и неординарное. Достаточно вспомнить так превозносимый нами Серебряный век, когда сами его представители провозглашали в будущем пришествие Хама, рассматривали свою эпоху как глубоко кризисную. И авторы делают парадоксальный вывод о том, что «в мире торжествующего большинства, в эпоху всеобщего стереотипа, бунт против массовой культуры осуществляет самый банальный из штампов – агент 007. И в этом бунте человек толпы на стороне воинствующей индивидуальности. «Большой» человек Джеймс Бонд противостоит «маленькому», но последнему лестно ассоциировать себя с первым. Зрители бондианы – это толпа, презирающая самое себя» (с. 109). Справедливости ради авторы подчеркивают, что при всех недостатках – «Три мушкетера» – великая книга. «Приключенческие закладывают основу личности. Если хорошо покопаться в нашей трезвой философии жизни, то на дне мы обязательно найдем индейцев, пиратов, шоколадных туземок. С годами растет гора прочитанных книг. Мы учимся посмеиваться по поводу авторов, у которых добродетель торжествует над пороком самым незатейливым способом. Но в глубине души всегда сравниваем толстые, умные книги без картинок с теми, что читали в детстве. И, отдавая предпочтение первым над вторыми, не можем удержаться от горького вздоха. Еще бы! Жить во вселенной Жюля Верна куда уютнее, чем в мире Кафки… То-то в Лондоне сразу узнаешь город Шерлока Холмса, а не Форсайтов. В Париже первым делом вспоминаешь не Бальзака, а Дюма. И только Питер намертво связан с Достоевским, да и то потому, что наша литература не облагодетельствовала русских детей приключенческими книгами отечественного производства» (с. 286–287).

Для русских американцы скучны. На их однообразных «парти» мужчины говорят преимущественно о машинах, женщины о диете (с. 32). Как правило, студенты нацелены на изучение хлебных профессий. «Как правило, адаптировавшийся американец – это бизнесмен,