Выбор - Галина Дмитриевна Гончарова

— Что тут происходит⁈

Холопов в тереме много, мигом к государю кинулись, с этим-то отбором… да и интерес его к боярышне Даниловой видели. Или ее интерес? Неважно это.

Вместе были, разговоры разговаривали, государь ее до светелки провожал — злым языкам и меньше того надобно, чтобы грязь намолоть.

Федор обернулся, что-то объяснять принялся, Устя на Бориса посмотрела умоляюще. Государь головой качнул.

— В уме ли ты, братец, боярышню сюда привести? А как заразное оно? Бегом! Отведи ее в покои, да прикажи боярыню Пронскую позвать.

Борис недаром царем был, Федор мигом дернулся, Устю под локоть схватил — и чуть ли не волоком потащил из светелки. Устя шла послушно, видела, Борис понял ее. Марфа спит покамест, успеют они еще поговорить.

А Федора она из светелки своей выставила решительно.

— Уж прости, царевич, а только мне и правда, одежду бы переменить, полежать после жути такой лютой…

Федор не возражал.

Ему после вида больших, мясисто-красных язв на девичьем лице… на том, что некогда было красивой девушкой, напиться хотелось. И отказывать он себе не собирался.

Это ему страдания людские нравятся, но не вид чужих уродств.

Напиться надобно… сейчас Михайлу кликнет… и где этот прохвост? Вот ведь, как надобно, так и нет их нигде! Тьфу!

* * *

Устинье в любви признавались. А Аксинья сама готова на все была. А только и взгляд мимо, и глаза зеленые холоднее стекла бутылочного, и гримаса на губах…

Не любят ее. Вот и вся правда. Но…

— Мишенька…

Сложенные в умоляющем жесте руки, беспомощный взгляд. Почти стон. Имя изморосью на губах замирает.

— Неужто так не люба я тебе? Устю любишь?

Михайла лицо руками потер, поглядел виновато, а у Аксиньи сердце оборвалось. Она уж и без слов поняла, только верить не хотелось ей.

— Любовь, Аксинья, не выбирает, когда прийти. И к кому — тоже не выберешь.

— Устинья и ты… а она тебя любит⁈

Михайла поморщился досадливо.

Вот ведь еще… когда она могла их слышать? И так понятно, вчера… неосторожен он был! Дурак! Нет бы промолчать, вздумалось ему позлорадствовать. Даже не так… после Федора он Усте мог и спасением показаться.

Попробовал.

Отказ получил.

А эта дурища и подслушала, вот ведь разобрало ее! Носит их, когда не надо и куда ни попадя! Зараза!

— Слышала?

— Да. Мишенька, неуж совсем я тебе не надобна?

Михайла и думать не стал. Боярину он обещал, вот и рубанул, словно топором по чувствам девичьим.

— Мне — не надобна! Может, еще кому сгодишься, а я другую люблю!

— Устьку⁈

— Ты ее так не называй, ты ей и в подметки не годишься! Она прекрасна. А ты…

— А я⁈

У Аксиньи сердце на части рвалось. И невдомек ей было, что сейчас ее пожалели. Может, и не хотели, а только когда сразу рубануть — больно, и сердце рвется на части, и слезы текут сами. Но это — один раз.

А ежели день за днем, год за годом душу убивать? То надежду давать, то отнимать ее, то приближать, то отдалять… не снесла б она. Не сумела.

Раенский о себе радел, а вышло, что и Аксинье помог.

— Таких как ты я на базаре десяток найду! Пальцами щелкну — сами набегут!

Михайла в душе ликовал. Что могла Аксинья сделала, к Устинье его подвела, сведения важные ему передавала, а сейчас… что от нее сейчас-то пользы? А так он и с боярина кое-что получит, и выгоды своей не упустит. А что Аксинья гневаться будет…

Поплачет, да и замуж выйдет, авось, там забудет, как на него обиделась.

— Ненавижу!!! Тебя ненавижу, Устьку… сто лет пройдет — не позабуду!!!

Прилетевшая пощечина Михайлу чуть с ног не сбила. Аксинья хрупкой девушкой не была, и била сильно. Да и разочарование добавилось…

— Ксюшенька…

Михайла почувствовал во рту вкус крови.

Аксинья развернулась — только коса рыжая за углом мелькнула.

Михайла ее взглядом проводил, порадовался. Может, отвяжется от него липучка глупая? А ежели себя еще убедит, что это она подлеца бросила, и вовсе хорошо будет.

Ну ее, Аксинью эту, без нее хорошо живется.

Теперь важно, что Устенька скажет.

Впрочем, время есть еще, всенепременно согласится она. Никуда не денется.

* * *

Анфиса Утятьева сидела на то время в саду зимнем, о своем думала. Криков в тереме и не услышала она даже, через половину палат царских, а и услышала бы — не до того! Ей бы о своем подумать, о девичьем, о важном.

Выходило так, что поморочили ее знатно с Федором, посулили царствие небесное, а что вышло? А вышло неладно все, так что девушке разумной о себе подумать надобно. Лучше все ж синица в руке, чем журавль в небе, да и журавль там али дрянь какая?

Приступ у Федора ей хорошо помнился, лицо его помнилось, страшное, жуткое, посиневшее, как выгибался он на полу, выл зверем раненым…

Приворотное зелье так подействовало?

Да, наверное.

Хорошо еще, не яд там был. Но тут и сама она проверила, глоток из кувшина сделала.

Нет, не яд.

Да не о том речь сейчас. Понятно, у боярина свой интерес, а вот Анфисе что делать?

Ежели подумать…

Было на отборе семь боярышень, осталось куда как меньше.

Мышкина, Орлова, Васильева…

Теперь еще и она, Анфиса.

Заболоцкой думать не о чем, Федор в нее крепко вцепился, не оторвешь, Данилова на царя смотрит, более ни на кого. Дура!

О ком бы государь не думал, да точно не о Марфушке, он сквозь нее глядит, ровно как сквозь стену. Разве из вежливости отвечает. Анфиса такое видела.

Рано или поздно закончится отбор, да и не отбор это — балаган. Федор свой выбор давно сделал. А когда зелье приворотное не сработало… что Анфисе остается?

Правильно.

Мужа себе найти, да побыстрее. И искать его не надо, вот он — Репьев, Аникита Васильевич. Надобно только к нему подойти правильно.

Ох, какая ж Анфиса умница, что отношений с ним рвать не стала. Даже записочки ему передавала через служанку доверенную!

Теперь и трудиться сильно не придется. Написать записочку, да о встрече попросить. Вот и будет им счастье обоим.

* * *

Получаса не прошло, скрипнула дверь потаенная, Борис в светелку к Устинье вошел, улыбнулся ласково.

— Устёна, что скажешь мне? Я ведь