Повесь луну. История Салли, которая берет судьбу в свои руки - Джаннетт Уоллс

Ветер донес искры до каретного сарая, и его тоже охватило пламя. Внутри почерневших деревянных стен – то, что осталось от длинного зеленого «Паккарда»; его шины расплавились, точно воск, краска вздулась и облезла, но очертания машины по-прежнему элегантны и величественны.

– Все плопало, – шепеляво говорит Грейс.

– Все пропало, – соглашаюсь я.

Что мне теперь делать? Как жить дальше? У меня нет ответа. И я не получу его от Герцога. Я не слышу его голос в своей голове с того дня, когда тетушка Фэй рассказала мне, что он был отцом Нелл.

Шериф Эрл и помощники подбирают с пепелища отдельные предметы, которые по какой-то причине уцелели в пожаре. Чей-то ботинок. Пару клавиш пианино, отделанных слоновой костью. Чугунную сковороду Нелл. И тут шериф Эрл издает возглас. Он вытаскивает из мокрого пепла саблю Полковника и протягивает ее мне. Узорчатая рукоять еще теплая. Я вынимаю клинок из обожженных ножен.

– Отчищу – и будет как новенькая, – говорит шериф.

Я провожу пальцем по тонкой резьбе у гарды. Та самая сабля, с которой Полковник прошел войну, та самая сабля, которой, по словам Герцога, замахнулась на него мама, та самая сабля, которой я замахивалась на Роули. Нет особых причин лить слезы над этой конкретной реликвией.

– Нет. Это часть прошлого. Пусть там и остается.

Я швыряю саблю обратно в горелую яму. Она приземляется с приглушенным звоном, и вокруг нее вихрится легкий пепел. Пропади она пропадом. Раз уж я решила распрощаться с прошлым, лезу в карман за маминым ожерельем с лунными камнями. У меня ни разу не возникало желания надеть его с тех пор, как Гус вернул его мне, – трудно поверить, что это было только вчера. Я уже собираюсь бросить его в золу вслед за саблей, но прямо перед тем, как оно готово вылететь из отведенной для замаха руки, я слышу в голове голос.

– Ты это сохрани, – говорит голос.

Это не голос Герцога. Он женский.

– Ты это сохрани.

Он одновременно и незнакомый, и привычный. А потом до меня доходит… Это мамин голос. Я уверена. Мама! Мои воспоминания о ней так немногочисленны, так слабы, затолканы в темные уголки моего разума всеми людьми, которые бо́льшую часть моей жизни делали вид, будто ее никогда не существовало, так или иначе давая мне понять, что я должна забыть ее, забыть все с ней связанное. Но теперь, при взгляде на ожерелье, мне внезапно является воспоминание – такое ясное и яркое, что кажется, будто она сейчас здесь.

Я сижу у мамы на коленях и смотрю на нее. На ней это самое ожерелье, лунные камни светятся розовым и голубым на ее белой шее. Я слышала, как они с Герцогом ссорились – громко, и гневно, и жестоко, и я прибежала в их комнату. Герцог в ярости вылетел за дверь, а мама подхватила меня на руки и крепко прижала к себе.

– Моя Салли, моя доченька, моя драгоценная девочка, – заговорила она. – Если что-то случится со мной и однажды меня больше не будет рядом, чтобы заботиться о тебе, люди станут говорить обо мне всякое. Недоброе. Но тебе следует знать, что я принимала те решения, которые принимала, ряди тебя, Салли. Я не собиралась позволить, чтобы тебя отбросили в сторону, как дочку Фэй. Никто не должен делать вид, что тебя никогда не было, что ты была ошибкой. Ты не родилась сыном, но ты такая, какой тебе надо быть. Ты желанна. Ты любима. Ты это поняла, Салли?

– Да, мама.

– Хорошо. Теперь ты сохрани это. Слышишь меня, моя храбрая, умная, сильная Салли? Ты сохрани это.

Налетает ветер с запада, забирая дым и принося чистый, свежий воздух. Над еще коптящими руинами висит полумесяц, тоненький и белый, но достаточно яркий, чтобы его было видно в вечереющем небе.

Не уверена, то ли я вспоминаю действительно случившееся, то ли просто наконец понимаю его, но все эти годы я слышала истории о маме, рассказанные другими, а теперь наконец-то осознаю эту историю такой, какой ее рассказала бы сама мама.

Она не разрушала семью Жоржетты. Это сделал отец Жоржетты, воспылав похотью к своей красивой служанке, молодой женщине, которая была совершенно одна.

Когда то же самое повторилось спустя пару лет, мама не собиралась позволить очередному мужчине воспользоваться собой. Она выдвинула требования. Но и брак Белль она не разрушала. Винить в этом следовало бы Герцога.

А потом, когда Герцог охладел к ней, когда она увидела, что он избавится и от нее, это только вопрос времени, она дала отпор – не только потому, что была упрямой и своевольной. Она видела, что случилось с Белль и Мэри: их отослали прочь, словно их никогда не существовало. Она дала отпор ради меня.

Я сжимаю ручку Грейс.

Ты сохрани это.

Могу ли я верить этому голосу? Могу ли верить внезапному, словно с луны свалившемуся воспоминанию о том, что случилось так много лет назад? И почему я должна верить этим словам? Я-то уж точно не чувствую себя ни храброй, ни умной, ни сильной, не чувствую себя такой, какой мне надо быть. Возможно, я все это вообразила. Люди то и дело слышат голоса, которых нет, обманывая себя, придумывая причины, по которым случаются разные вещи, когда никаких причин нет, притворяясь, что надежда есть, когда нет никакой надежды.

Я вздрагиваю, ощутив на плече чью-то руку. Это Том. Я так глубоко ушла в свои мысли, что не слышала, как подъехала его машина.

Он обнимает меня, потом делает шаг назад и изучает меня своим особенным, внимательным взглядом.

– Как ты, держишься?

– Стараюсь, Том. Работаю над этим.

Том опускается на колено перед Грейс.

– А ты как? Все в порядке?

Грейс кивает.

– Мою маленькую девочку так просто не возьмешь, – говорю я.

– Она берет пример со своей тетушки Салли. – Том поднимается.

– А ты как, Том? Как у тебя с Эми?

– Все кончено. Пару дней назад я снял комнату в пансионе.

– Ты тогда практически сказал мне, что это случится, – но мне жаль. И это правда.

– Так лучше для нас обоих.

– И все же… вкладываешь столько надежды, столько веры во что-то, а потом это что-то просто исчезает!

Том кивает и смотрит на тлеющие развалины.

– У этого дома была такая длинная история – и хорошая, и плохая… У тебя