Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

Через полчаса он был доставлен в районное отделение.

6

После ночного телефонного звонка из милиции Анна почти не спала.

Накануне вечером у нее в гостях была мама, маленькая суетливая старушка из породы вечных тружениц, болезненно остро переживающая неудачное замужество дочери.

Анна была поздним ребенком от второго брака. Марье Кузьминичне исполнилось недавно шестьдесят восемь лет. Жила она у старшего сына, хирурга по профессии, с которым Анна отношений почти не поддерживала.

Марья Кузьминична принесла внучатам традиционное свое угощение — песочник с клюквенным вареньем. Обе они долго во смехом отмывали потом ребят в ванной. Павлик даже колготки заляпал.

Около девяти часов Анна выключила телевизор, разобрала оба складных кресла и уложила детей. Потом сунулась за шкаф, включила настольную лампочку, при которой обычно шила, и они с матерью пошли устраиваться на кухню. Прихватили с собой тарелочку с пирогами.

— Соседей твоих не видно, — сказала Марья Кузьминична. — В отъезде, что ли?

— А-а, ну их… В кино ушли, на восьмичасовой, — ответила Анна. Она поставила чайник на маленький огонек и, покосившись на мать, достала из стола пачку «Петровских».

— Новое дело, — вздохнула Марья Кузьминична. — И давно это?

— Не обращай внимания… Так… Балуюсь иногда.

— Балуешься, значит? Понятно… Нервы, говорят, успокаивает.

Анна глубоко затянулась и ничего не ответила.

— Детей только жалко, вот что, — начала Марья Кузьминична старую свою песню без всякого предисловия.

— Да что, мама, без толку говорить, — устало сказала Анна.

— Где он сегодня-то?

— А кто ж его знает… Может, на вторую смену остался.

— Что же, он так всю жизнь и будет теперь тележки катать?

— Ой, мама, не знаю даже. Будет, наверно. Пока пить не бросит…

Сигарета погасла. Анна заварила чай, налила себе и матери.

В сущности, разговор их в последнее время всегда вертелся вокруг одной темы. И с каждым разом Анна чувствовала себя все более усталой и в то же время все более равнодушной. На работе она старалась о доме не говорить. Да и какие в машбюро разговоры — под непрерывный стрекот шести машинок и позвякивание кареток?..

Отец умер давно, в год рождения Аленки. Подруги как-то постепенно отпали, обзавелись семьями, поразъехались кто куда, самая близкая из них, Соня, уехала совсем недавно с мужем-филологом в Гвинею-Бисау. Мать осталась единственным человеком, с кем можно было отвести душу. Но в самом больном вопросе мать Анны занимала позицию, мягко говоря, странную. Во всяком случае, играла в отношениях с Вениамином совсем не ту роль, какую неистощимый народный юмор отводит теще. Она по-своему жалела зятя, отца своих внуков, называла его бессребреником, неудачником. А на таких-де людях все любят воду возить, и обобрать-то их норовят, и унизить по-всякому. Вот они и начинают пить с горя. Слабые, одним словом, люди.

Может быть, она смутно сознавала какую-то свою вину перед зятем, потому что в первые годы замужества Анны слишком активно поддерживала установленный в их доме обычай: без бутылки обед — не обед, особенно в загородных застольях — у нее в те годы был небольшой садовый участок. Она радовалась, видя, как зять садится за стол, потирая руки в предвкушении скорой выпивки.

И отец Анны, инвалид войны, в последние годы своей жизни искал себе сотрапезника. Сын Марьи Кузьминичны от первого брака, Андрей Ильич, хирург, его нисколько не признавал, всю жизнь считая, что мать оскорбила память отца, погибшего в августе сорок первого года. С каким-то иезуитским упорством все время внушал он матери страшную в своей простоте мысль: с фронта, мол, возвращаются только те, кого ждут… Он имел в виду, что мать вышла вторично замуж за колченогого своего Потрушу в сорок четвертом, не дождавшись конца войны.

И все же, когда Петр Макарович умер, Марья Кузьминична продала участок и поселилась в доме Андрея, а значит, и в доме невестки Клавдии, бездетной, всегда очень занятой учительницы средней школы.

Смысл жизни Марья Кузьминична видела теперь во внучатах, тратя на них почти всю свою пенсию. Она без конца моталась в последних числах месяца по магазинам и приносила то шубку, то кофточку, то какие-то совершенно невероятные чешские салапеты. Так что, несмотря на беспробудное поведение Пепелкова, дети были одеты довольно сносно.

Мать, конечно, и Анну жалела: понавидалась дочь всякого, потому что отец ее, незабвенный Петр Макарыч, в последние годы жизни тоже в бутылку заглядывал чаще, чем в ящик почтовый за свежей газетой. Бестолковая у него была старость: книг он не читал, кино не любил, о театре и слыхом не слыхивал… И по хозяйству, по причине своей инвалидности, помогал мало. Разводил в навозе червей, продавал рыболовам.

— У меня всякий день — червонец в кармане! — хвастал он перед соседями. Но червонец этот уходил так же быстро, как приходил.

Когда Марья Кузьминична продала свой садовый участок, мелькнула мысль о кооперативной квартире для Анны. Но наскребли только на однокомнатную. А потом, когда Веня начал сворачивать с тропки, Кузьминична забрала свой пай и положила на книжку.

— Пьянице все равно, чего поджигать, — сказала она, — кооператив или коммуналку. А так хоть внукам деньги достанутся…

И теперь всякий раз, приходя в гости к Анне, Марья Кузьминична подробно расспрашивала дочь о последних злоключениях зятя. И хотя само слово «злоключение» в ее понятии означало то же, что «злодеяние», она ни разу не дала Анне совета плюнуть на все и развестись с мужем. Она считала, что семью, где есть дети, может разрушить только война или стихийное бедствие.

Вот и сегодня — чай остыл, пироги стояли нетронутыми, а Марья Кузьминична, горюя, сидела и вспоминала, как она лишилась первого мужа.

— Горькое, девонька, это дело, — говорила мать, — поверь мне. Лучше такой да сякой, чем совсем никакого…

По ее словам выходило, что есть на свете пути и средства заставить человека оторваться от хмеля. До самого причем до конца дней его. Раньше не было, а теперь есть… Подсыпают женщины в еду беспутникам своим порошок какой-то безвкусный, надо только узнать — почем и какой… И они пить бросают.

— Да будет тебе, — рассердилась Анна. — По-моему, у нас в семье врач есть свой собственный… А ты какую-то средневековую чушь городишь.

Мать обиделась, засобиралась домой.

— Не бросай, не бросай! — все же повторила напоследок, — Брошенный, он уже через год гнилушкой поганой станет. А в навозе таком нового деревца не посадишь… И еще тебе одно скажу, Аня: ежели мужик пьет — женщина виновата. Попомни мои слова…

Она вошла в комнату, взяла сумку свою хозяйственную, посмотрела на спящих внуков и распрощалась.

Заперев дверь, Анна чуть