Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф

успешно отражено, юристы Purdue продолжали развивать успех[1555]. Браунли хотел от компании как минимум явки с повинной, признания ее собственного противоправного поведения как корпорации, даже если ни один ее конкретный сотрудник не отправится «мотать срок». Он хотел штрафа, большого штрафа, и признания в совершении правонарушений от троих руководителей. Но Мэри Джо Уайт и другие адвокаты, убедившись, что власть Браунли все-таки довольно ограничена, продолжали потихоньку трудиться, чтобы еще основательнее развалить дело. Прокуроры по-прежнему требуют слишком многого, утверждали юристы Purdue; компания не спешила являться с повинной и продолжала бороться против того, чтобы Фридман, Голденхайм и Юделл признались хотя бы в административных правонарушениях.

Наконец Браунли выставил ультиматум[1556]. Либо Purdue и ее руководители подписывают признание вины, либо им будут предъявлены уголовные обвинения. На размышление компании было дано пять дней. Накануне истечения этого срока Браунли еще не получил ответа. Он был вечером у себя дома в Вирджинии, когда раздался телефонный звонок. Ему позвонил молодой человек по имени Майкл Элстон, руководитель аппарата Пола Макналти, заместителя генерального прокурора. Элстон сказал Браунли, мол, поверенные Purdue жалуются, что прокуроры слишком давят на них, требуя быстрого решения. Его сочувствие к Purdue было настолько самоочевидным, что у Браунли возникло ощущение, что его собеседник «ведет расспросы[1557] практически от ее имени». Цель разговора была предельно ясна. Отзови требование. Притормози. Компания не хочет подписывать признание вины. Не заставляй ее.

Элстон не стал говорить об этом Браунли, но ему пришлось вмешаться от лица своего начальника. Полу Макналти позвонила лично Мэри Джо Уайт. «Это Мэри Джо Уайт»[1558], – сказал Элстону Макналти. «Человек, который считает себя вправе» звонить заместителю генерального прокурора. Для юриста ранга Уайт, отметил он, «смелость подобного допущения не обязательно является чем-то из ряда вон выходящим». Поэтому Макналти объяснил руководителю аппарата, что «звонила Мэри Джо», и дал ему задание поговорить с Джоном Браунли и «выяснить, сможет ли он уважить ее».

Джона Браунли даже его собственные подчиненные-прокуроры считали прирожденным политиком: он был хорошим и честным человеком, но явно стремился занять более высокий пост. Он был членом республиканской партии, а администрация Джорджа У. Буша, как известно, вознаграждала лояльность. Когорта политических назначенцев с хорошими связями, которая мало-помалу собралась на защиту Purdue, представляла собой тех самых «серых кардиналов», которых человеку вроде Джона Браунли надо было привлечь на свою сторону. Ричард Саклер как-то раз похвастался, что может дозвониться до любого сенатора, и для Purdue это была элегантная и дьявольски эффективная игра: один телефонный звонок Мэри Джо Уайт в Министерство юстиции Макналти, потом второй звонок, уже Элстона Браунли, человеку, который руководил прокурорским расследованием, но при этом, если учитывать склад его личности и карьерные планы, мог прислушаться к такого рода просьбе о приостановке преследования, поступившей от политически влиятельной фигуры в двенадцатом часу вечера.

Но Браунли отказался откатить назад[1559]. Он заявил собеседнику, что как прокурор Соединенных Штатов обладает властью предъявить эти обвинения, так что Элстону лучше бы «убраться с дороги», потому что дело движется вперед. Некоторые люди, знавшие Браунли[1560], думали, что он просто достиг пределов собственной готовности прогнуться. Другие считали, что он, возможно, чувствовал себя обязанным настаивать на своих принципах в силу самих масштабов людских страданий, которые ОксиКонтин навлек на его штат. Так или иначе, говорил Рик Маунткасл, «в тот день я его здорово зауважал».

Недвусмысленно дав Элстону понять, что не собирается отступать, Браунли повесил трубку. Тем же вечером, еще позднее, ему сообщили[1561], что Purdue и три ее руководителя подпишут признание вины. Но Браунли не забыли отказ подыграть Вашингтону в его игре. Менее чем через две недели после телефонного разговора с ним Майкл Элстон подготовил список федеральных прокуроров, которых администрации Буша предстояло уволить по политическим причинам. Поскольку федеральным прокурорам полагается быть вне политики по определению, это был крайне необычный шаг – шаг, который вызвал бурю в Вашингтоне, привел к расследованию Конгресса и в конечном счете стоил Элстону работы. Тот список, который он подготовил, опирался на принцип политической «лояльности», а федеральные прокуроры, попавшие в него, с очевидностью демонстрировали недостаточную преданность администрации Буша. Элстон внес в него и Браунли. Скандал разразился раньше, чем Браунли успели уволить. Но впоследствии Браунли, давая свидетельские показания, заявил[1562] о своей уверенности в том, что его фамилия оказалась в этом списке из-за отказа замять дело против Purdue Pharma.

* * *

Следующей весной Барри Мейер был в Нью-Йорке, когда человек, работавший в офисе Браунли, прислал ему сообщение: Purdue вскоре признает свою вину[1563] в федеральном суде. Компания попросила, чтобы во время слушаний в зале суда не было никаких репортеров. Разумеется, конечный результат мог бы оказаться для Purdue существенно более тяжким, но все равно это был постыдный день для компании – и особенно для Фридмана, Голденхайма и Юделла.

«Браунли хочет, чтобы вы были там», – сообщил Мейеру связавшийся с ним человек. Когда прокуроры собирали дело, они опирались на книгу Мейера «Убийца боли» и его репортерские материалы в «Таймс». И поэтому в качестве ответной любезности дали ему наводку.

Мейер не публиковал никаких статей о Purdue с тех пор, как три года назад руководство «Таймс» сняло его с освещения этой истории по требованию Юделла. Но теперь у него был новый редактор, и Мейер объяснил ему, что хотел бы поехать в Вирджинию и написать статью о признании вины компанией и ее руководителями.

– Все прошлое – забыто, – ответил ему редактор. – Езжай и напиши об этом.

В канун слушания дела в суде Мейер доехал поездом до Вашингтона, затем взял напрокат машину и отправился в Роанок, где поужинал с Джоном Браунли. Пусть исход дела оказался не таким, на какой надеялись прокуроры, но Браунли отнесся к этому философски. В конце концов, компания согласилась признать свою вину по уголовному обвинению в тяжком преступлении, связанном с использованием маркировки, вводящей в заблуждение. Фридману, Голденхайму и Юделлу предстояло сознаться в мелком правонарушении, связанном все с той же вводящей в заблуждение маркировкой, и им грозил двадцатилетний запрет на ведение бизнеса с любой финансируемой за счет налогоплательщиков программой здравоохранения, такой, например, как «Медикэр». (Впоследствии период действия запрета сократили до 12 лет.) Мужчины согласились на три года[1564] условного срока и четыреста часов общественно полезных работ. А Purdue должна была выплатить 600-миллионный штраф[1565]. Так что, по мнению Браунли, нечего было крутить носом.

На следующее утро Мейер встал пораньше и поехал