Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс Кэмпбелл Скотт

рабочему классу не даровано никакой передышки от банального давления необходимости зарабатывать на жизнь. Ниже мы ещё увидим, что поведение жителей Седаки в повседневной общественной жизни в значительной степени «конформно», и у нас нет оснований предполагать, что такое поведение проистекает из некой символической гегемонии или нормативного консенсуса, который сконструирован элитой или государством, – вполне достаточно и принуждения повседневности. Дюркгейм и Вебер, как и Маркс, признавали, «что люди вынуждены вести себя в определенных направлениях независимо от их собственных предпочтений и наклонностей»[421]. Следующее представление Дюркгейма об ограничениях, с которыми в повседневном режиме сталкивается промышленный рабочий класс, можно в ещё более акцентированном виде применить к крестьянству:

«Эта натянутость социальных отношений отчасти происходит оттого, что рабочие классы не согласны с созданными для них условиями, но слишком часто принимают их вынужденно, не имея средств завоевать себе другие»[422].

В долгосрочной перспективе и при определённых обстоятельствах крестьянство и рабочий класс действительно располагают такими средствами, чтобы принципиально изменить своё положение. Но в краткосрочной перспективе – сегодня, завтра и послезавтра – они сталкиваются с ситуацией, которая чрезвычайно резко ограничивает реальные для них сценарии[423]. Те немногие благоприятные возможности для получения земли и работы, которые остаются у бедняков Седаки, сегодня – как и всегда – зависят от снисхождения богатых. Если этот факт отражается в значительной части повседневного социального поведения бедняков, то его можно объяснить ничем иным, как здравым и ловким отношением к выживанию. «Идти напролом» может оказаться малопривлекательным решением в ситуации, где последнее слово в этом выражении следует понимать совершенно буквально.

В попытке остановить комбайн

Наиболее активное сопротивление жителей Седаки было спровоцировано самым внезапным и разрушительным из изменений, связанных с переходом к двойным урожаям – внедрением уборки при помощи комбайнов. Это сопротивление выходило далеко за пределы споров об эффективности данного метода, жалоб на потерю заработков и злословия, направленного против тех, кто нанимал комбайны, – обо всём этом уже говорилось выше. На всей территории, именуемой «рисовой чашкой» Кедаха, предпринимались попытки физически воспрепятствовать выходу комбайнов на поля, имели место случаи поджогов и диверсий, а также широко распространились попытки организовать «забастовки» работников, занимавшихся пересадкой риса, против тех, кто первым нанимал машины. Все эти действия в конечном итоге не смогли предотвратить механизацию сбора урожая риса, хотя вне всяких сомнений на какое-то время её задержали. Пристально рассмотрев формы сопротивления и реакции крупных земледельцев, мы сможем узнать очень многое как о возможностях, так и об ограничениях, которые помогают структурировать это сопротивление.

Комбайны, разумеется, были не первыми машинами, которые покушались на средства к существованию бедных деревенских жителей в долине реки Муда. Как уже отмечалось в предыдущей главе, в некоторых сёлах энергичное и успешное сопротивление был спровоцировано использованием тракторов и грузовиков для транспортировки риса непосредственно с поля в город. Однако угроза, исходившая от комбайнов, была куда более масштабной. Спорадическое сопротивление началось ещё в 1970 году, когда первые небольшие экспериментальные машины, модифицированные на базе японского прототипа, проходили испытания в полях неподалеку от города Джитры. Чиновники Администрации сельскохозяйственного развития региона Муда, которые проводили эти испытания, вспоминали о нескольких случаях вредительства (sabotage)[424], которые они без исключений предпочитали называть «вандализмом». Исполнители этих действий снимали с машин аккумуляторы и бросали их в оросительные каналы, разбивали карбюраторы и другие критически важные агрегаты, такие как распределители зажигания и воздушные фильтры, засыпали в бензобаки песок и грязь, а также бросали в шнеки различные предметы (камни, проволоку, гвозди). Особого внимания заслуживают два аспекта этих диверсия. Во-первых, было понятно, что цели тех, кто их осуществлял, не сводились к банальному воровству, поскольку фактически никакие детали комбайнов украдены не были. Во-вторых, все эти диверсии совершались ночью отдельными лицами или небольшими группами, действовавшими анонимно. Более того, их покрывали односельчане, которые если и были в курсе, кто замешан в этих действиях, то утверждали, что ничего не знают, когда для расследования являлась полиция. В результате привлечь к ответственности так никого и не удалось, но уже начиная с этих первых испытаний комбайнов для их охраны по ночам стали назначать сторожей.

Начиная с 1976 года, когда богатые земледельцы стали использовать комбайны, чтобы взять реванш (vengeance), по всему рисоводческому региону также распространились акты возмездия (vengeance) со стороны крестьян. Бедные жители Седаки могут вспомнить несколько таких случаев, о которых они рассказывают с чем-то вроде ликования. Например, Ток Махмуд поведал мне, что точно знал, как можно заклинить шнек комбайна – куда подложить колючую проволоку или гвозди, – потому что у него имелись друзья (каван), которые этим занимались. Однако Ток Махмуд отказался вдаваться в подробности, поскольку, по его словам, если бы он рассказал об этом открыто, его друзей могли бы арестовать (танкап). Сукур описывал более драматичный инцидент, который случился за два сезона до моего приезда неподалеку от Токаи, всего в нескольких милях к югу от Седаки, где был подожжён комбайн. По его словам, несколько бедняков (оран сусах), окружили ночного сторожа-малайца и стали спрашивать его, кому принадлежит машина (лентера сиапа?). Когда тот ответил, что владельцем является китайский синдикат, они приказали сторожу слезть с комбайна, а затем облили двигатель и кабину керосином и подожгли. На следующий день были арестованы двое молодых малайцев, однако их быстро отпустили за отсутствием улик. Жители Седаки сообщают и о нескольких других случаях, когда комбайнам преграждали путь в ту или другую деревню при помощи поваленных деревьев, а в их шнеках застревала проволока, – такие инциденты были особенно характерны в местах поблизости от Селанкуха.

Я не предпринимал попыток составить полный список подобных инцидентов, которые были запротоколированы, хотя мало кто из крестьян не сможет вспомнить один-два таких случая. Правда, никому на память не приходило, чтобы такое случалось в самой Седаке, хотя здесь, возможно, проявилось понятное нежелание привлекать к себе внимание. При этом общий масштаб диверсий никогда не доходил до того размаха уничтожения машин, которым в 1830-х годах сопровождалось внедрение механических молотилок в Англии[425].

В то же самое время, когда мужчины поодиночке или небольшими группами атаковали машины, женщины стали предпринимать негромкие, но в большей степени коллективные усилия по давлению на тех земледельцев, которые эти машины нанимали. Разумеется, комбайны лишали работы и мужчин, женщин – зачастую из одной семьи, – однако лишь у женщин по-прежнему оставалась сколько-нибудь реальная переговорная сила, ведь в те времена они всё ещё контролировали процесс пересадки риса[426]. Уборкой урожая на чьей-либо земле, как правило, занималась та же самая бригада