Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс Кэмпбелл Скотт

В Седаке культурный и ритуальный статус многих бедных крестьян был серьезно подорван ещё до перехода к получению двойных урожаев. Например, в деревне присутствует избыток бедных женщин, которые вышли замуж поздно или этого вообще не случилось. Мужчины порой называют их «неходовыми девицами» (unmarketable maidens, анак тиара так лаку), однако добавляют при этом, что их родители не могут обещать жениху никакой земли, которую можно обрабатывать. Во время праздника Рамадан (Хари Рая Пуаса) немало мужчин из бедных домохозяйств остаются дома вместо посещения более богатых соседей. Некоторые признаются, что поступают так, поскольку им «неловко» (малу), ведь они «не могут позволить себе ответить взаимностью» (так холех мемхалас) в виде сладостей и пирожных, которые надо преподносить по случаю этого большого мусульманского праздника[410]. Праздники, которые деревенским беднякам всё же удаётся отмечать, зачастую представляют собой сокращённые версии стандартных ритуалов с меньшим количеством развлечений и еды. Состоятельные люди обычно воспринимают убогость таких празднований как признак неспособности хозяина держаться с достоинством. Бедняки способны с трудом или вовсе не могут вносить свою лепту в еду для морех [вечерних трапез после молитвы] во время месяца поста. В своих молитвах об исцелении от болезни или о будущем ребёнке определенного пола (обычно мальчике) во время беременности бедные, по сути, избегают обещаний устроить пиршество, если молитва будет услышана, ведь они знают, что не смогут выполнить этот священный обет. Бедные редко устраивают те разновидности кендури, которые часто проводят более богатые селяне, – например, кендури берендул (или буаян) в честь маленьких детей или аналогичный праздник кендури чукур кепала (или рамбут), кендури во славу Аллаха по случаю какого-нибудь успеха или кендури с молитвами за предков. В Седаке имеется по меньшей мере семь семей, которые за последние шесть лет вообще не устраивали пиров, помимо обязательных поминальных церемоний по умершим, – все они относятся к двадцати беднейшим семьям общины. Утрата статуса в культурной парадигме, где организация пиршеств, вероятно, является главной «разменной монетой», является для этих семей суровым испытанием[411]. Из-за отсутствия средств бедные преимущественно не могут участвовать как в ассоциациях, выплачивающих пособия в случае смерти, так и в компаниях, которые закупают кухонную утварь, необходимую для любого серьёзного пиршества, а затем совместно ей пользуются. Бедная крестьянская семья крайне редко может позволить себе обучение кого-то из своих детей на более высокой ступени, чем начальная школа, учитывая связанные с этим расходы. Как уже отмечалось выше, дети бедняков с гораздо большей вероятностью покинут деревню рано и навсегда, поскольку для них нет земли под выращивание риса, на которой они могли бы закрепиться.

Только в этом более широком контексте бедность в том виде, как она присутствует в опыте жителей Седаки, обретает свой полный смысл. Селяне, у которых было мало или совсем не было собственной земли, всегда были низведены до довольно маргинального положения в ритуальной сфере. Но пока для них были доступны аренда земли и работа, им удавалось, пусть и с трудом, обеспечивать минимальные ритуальные приличия. Об отложенном спросе на ритуальные действа, который затем был компенсирован, свидетельствовал всплеск празднеств на протяжении первых четырёх лет перехода к двойным урожаям, когда работы в деревне было предостаточно. Во время этого непродолжительного бума бедняки смогли заявить свои притязания на статус и ритуальное достоинство, которые прежде были доступны только середнякам и богатым крестьянам. Но теперь, когда урожай убирают комбайны, поля засевают разбросным способом, а возможность арендовать землю пропадает, ресурсы для подкрепления этих притязаний либо исчезли, либо стремительно тают.

Культурные и материальные последствия перехода к двойным урожаям здесь, конечно же, неразделимы. Тот скромный ритуальный статус, на который могли претендовать бедняки, был основан не только на их доходах, но и на том обстоятельстве, что они оставались принципиальным элементом в процессе выращивания риса, а следовательно, в них сохранялась необходимость для крупных земледельцев, которые производили бóльшую часть этого риса. То, что к беднякам относились с определенным уважением, приглашали их на кендури, раздавали им небольшие подарки в виде закята после сбора урожая, принимали во внимание их просьбы о займах или оплате работ авансом, во многом было связано с востребованностью их труда. Какое-либо механическое соотношение между ролью бедняков в производстве («базисе», используя марксистскую терминологию) и их ролью в культурной жизни («надстройке») отсутствует, однако нельзя отрицать, что по мере того, как потребность в их труде резко упала, они испытали соответствующие потерю в тех уважении и признании, которые им оказывались. Именно поэтому в разговорах в своём кругу бедняки делают гораздо больший акцент на утрате своего статуса и признания, нежели, собственно, на потерях в доходах. Как иначе можно понять многочисленные высказывания бедняков об унизительном безделье во время сбора урожая, если в прежние времена в это время они были заняты работой? Как иначе можно понять горькие слова бедняков о том, что их не приглашают на кендури, не просто не приветствуют при встрече на деревенской дороге – даже не замечают, обращаются с ними грубо или «выпихивают» (толак menu)? Утрата простой человеческой вежливости, претендовать на которую бедняки считают своим правом, наполняет их гневом по меньшей мере в той же степени, что и падение их семейных доходов. Именно в этом контексте можно рассматривать основные проявления негодования селян по поводу Программы деревенского благоустройства и даже открытия сельских ворот. И каждом из этих случаев сопротивление при помощи обращения к обычаю направлено на попытки аннулировать притязания одной из групп жителей деревни на то, что на локальном уровне считается нормальными гражданскими правами.

На фоне того внимания, которое симпатизирующие левым исследователи, как правило, уделяют экономическим тяготам наподобие низких ставок заработной платы, безработицы, плохих жилищных условий и недостаточного питания рабочих и крестьян, такие более обыденные вопросы, как ритуальные приличия и личное уважение, зачастую полностью упускаются из виду. Зато для самих жертв эти вопросы представляются ключевыми. Например, среди сельских батраков Андалусии, которые в прошлом не раз демонстрировали свою непокорность, одной из главных вещей, вызывающих недовольство, является «практика социального самоустранения высшего класса», именуемая в этих местах словом сепарасъон [отсоединение – исп.]. Как замечает Дэвид Гилмор,

«они осуждают сепарасьон, видя в нём проявление высокомерия и презрения… Горечь реакции рабочего класса отчасти проистекает из глубокого осознания одного морального постулата: бедняки из этого сообщества полагают, что игнорировать того или иного человека означает активно унижать и оскорблять его, намеренно относиться к нему как к какому-то недочеловеческому