Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс Кэмпбелл Скотт

своего тестя Абдула Рахмана, довольно богатого землевладельца из ОМНО, и старается не приводить его в замешательство, устраивая проблемы в деревне. Можно привести и другие подобные примеры, но суть дела ясна. Незначительное меньшинство деревенских бедняков находится в окружении связей родства и/или мелкой экономической зависимости, для которых они не хотели бы создавать риски. Если эти люди не согласны со своим родственником, землевладельцем или работодателем, они, скорее всего, будут проявлять это несогласие с осторожностью. Было бы ошибочно переоценивать подобные связи, поскольку сейчас они определённо более редкие и более хрупкие, чем были прежде, а у многих бедняков такие ограничения и вовсе отсутствуют. Тем не менее они нейтрализуют определённую группу бедных селян[415].

Третье препятствие для открытого сопротивления, вероятно, представляет собой не столько собственно препятствие, сколько жизнеспособную альтернативу. Как напоминает Баррингтон Мур в совершенно другом контексте, «на протяжении столетий одним из наиболее частых и эффективных ответов простого человека на угнетение [было] бегство»[416]. Исторически этот сценарий нигде не был более значимым, чем в Юго-Восточной Азии в целом и в Малайе в частности. Пока существовало сухопутное пограничье, а основой извлечения прибавочного продукта выступал контроль над рабочей силой, а не над землей, та возможность, которую один автор неуклюже назвал «протестом уклонения», всегда оказывалась более привлекательной, чем риск открытой конфронтации[417]. Малайское сельское население – к ошеломлению как своих предводителей-соплеменников, так и колониальных правителей – всегда было исключительно мобильным: люди перебирались в другие мелкие вождества, бросали участки земли, чтобы расчистить новые поляны и поставить усадьбы в лесу, в процессе переходили от одних сельскохозяйственных культур к другим, зачастую меняли свои занятия – и классически «голосовали ногами». В силу особой демографии и социальной организации не будет преувеличением утверждать, что характерным для малайского общества традиционным и приоритетным ответом на угнетение стал «выход», а не «голос»[418]. К счастью для тех, кто сегодня оказался проигравшим в ходе «зеленой революции», этот традиционный вариант по-прежнему доступен многим.

На протяжении самое меньшее полувека демографический рост на территории «рисовой чашки» Кедаха в значительной степени обеспечивал отток населения в другие территории. Выходцы из Кедаха внесли свою лепту первопроходцев в появление новых рисовых полей в Пераке, Перлисе, Паханге, Джохоре и внутренних районах самого Кедаха. В Седаке практически каждая бедная семья в то или иное время подавала заявки на участие в финансируемых государством программах для переселенцев (ранчанган), которые, работая на плантациях каучука и в особенности масличной пальмы, обычно имеют больше доходов, чем те, что можно выжать даже из серьезного рисового хозяйства. Но отбор для таких программ смогли пройти лишь немногие, причем эти люди, как правило, не относились к числу беднейших селян. Тем не менее даже незначительный шанс на то, чтобы стать переселенцем за государственный счёт (пенерока) выступает фактором, предотвращающим более явные проявления локального конфликта. Для детей скромных и бедных селян доступны такие варианты, как работа на фабрике и домашней прислугой (для женщин) и вербовка на работы с полной занятостью в городе (для мужчин). Бедным семьям, которые преимущественно решают оставаться в деревне, краткосрочная контрактная работа в городе предоставляет возможность получать реальные, хотя и недостаточные средства к существованию. Это последнее и наиболее распространенное прибежище не только снижает экономическое давление на бедные семьи, но и устраняет их глав из активного участия в деревенских делах в течение значительной части года. Такие полупролетарии в основном по-прежнему проживают в деревне и могут даже обрабатывать небольшие участки рисовой земли, однако их участие в местных проблемах, способных спровоцировать классовый конфликт, становится всё менее значимым. К радикальному изменению этой картины привело бы, разумеется, резкое падение занятости в несельскохозяйственных секторах, в результате чего проблема поиска работы в деревне и доступа к земле стала бы гораздо более выпуклой[419]. Однако на данный момент возможность совершать вылазки в зону денежной экономики с целью восполнения нехватки средств к существованию в деревне по-прежнему остаётся менее рискованной альтернативой локальному конфликту.

Чтобы из всего сказанного не сложилось впечатление, будто препятствия для классового конфликта в Седаке связаны исключительно со сложной структурой местной стратификации, постепенным характером изменений в производственных отношениях и альтернативных источниках доходов, следует сразу же добавить, что ещё одним весьма существенным фактором являются репрессии – и страх репрессий.

Внушающая ужас роль репрессий в том виде, как они присутствуют в опыте деревенских бедняков, предстанет совершенно очевидной в ряде высказываний, которые будут приведены ниже. Здесь же достаточно просто отметить, что попытки остановить или замедлить нарастание механизации уборки урожая предпринимались в атмосфере страха, порожденной местной элитой, полицией, «особыми отделами» службы внутренней безопасности, системой политических арестов и запугивания. Есть веские основания полагать, что без обоснованных страхов, вызванных принуждением, локальная кампания против комбайнов велась бы более открыто и непреклонно.

Пятое и последнее препятствие открытому сопротивлению имеет смысл лишь на фоне ожидаемых репрессий. Этим препятствием попросту выступает каждодневная неотложная необходимость зарабатывать на жизнь – та необходимость обеспечивать выживание домохозяйства, которую Маркс справедливо назвал «тупым принуждением экономических отношений»[420]. Не имея в настоящий момент никакой реальной возможности напрямую и коллективным образом исправить своё положение, деревенские бедняки не обладают иным выбором, кроме как приспосабливаться, насколько это возможно, к обстоятельствам, с которыми они ежедневно сталкиваются. Арендаторы могут ожесточенно возмущаться арендной платой, которую им приходится вносить за свой небольшой участок, но они либо должны платить, либо потеряют землю; почти безземельные крестьяне могут сетовать на потерю наемной работы, но им приходится хвататься обеими руками за немногие ещё доступные в этой сфере возможности; бедняки могут испытывать глубокую враждебность к клике, господствующей в политических вопросах деревни, но должны проявлять предусмотрительность, если хотят выгодно использовать любое из небольших преимуществ, которые эта клика способна предоставить.

Заслуживают внимания по меньшей мере два аспекта этой неохотно-прагматичной адаптации к реалиям. Первый из них заключается в том, что данный процесс не исключает неких форм сопротивления, хотя, безусловно, устанавливает границы, которые перешагнут лишь безрассудные храбрецы. Второй же аспект состоит в том, что адаптация прежде всего прагматична – она не подразумевает нормативного согласия с описанными реалиями. Для понимания этого момента достаточно лишь осознать наиболее вероятную специфику положения большинства подчиненных классов в исторической перспективе. Их борьба ведется в условиях, которые в значительной степени они не создавали собственными руками, а их насущные материальные потребности требуют каждодневного приспособления к этим условиям. Диссидентствующие интеллектуалы из среднего или высшего классов порой могут позволить себе роскошь сосредоточиться исключительно на перспективах долгосрочных структурных изменений, но крестьянству или