Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

«Жалуйся, не жалуйся – всё без толку. Ничего нельзя сделать, нельзя победить. Скажете хоть слово – вообще не наймут на пересадку. Если у кого-то сломается комбайн, женщинам даже придется собирать его рис. Если вам туго, придется браться за работу. А если откажетесь (толак), если вы этого не сделаете, это сделают другие. Отказываться могут только состоятельные (сенан)».

Более четкого изображения «тупого принуждения экономических отношений» и представить было бы невозможно. Состоятельные люди не только осознавали это «тупое принуждение», но и делали на него ставку. Как отметил по этому поводу Мат Иса, «они [женщины] ничего не делали – это были всего лишь пустые разговоры (мулут саджа)»[429]. Ток Касим, имевший больше заинтересованности в механизации, поскольку он одновременно был и земледельцем, и дилером сельхозтехники, понял, что бойкот никогда не будет реализован, поскольку «бедным придется работать в любом случае – без этого они не смогут продержаться (тахан)». А Лебай Хусейн сказал, что даже если женщины были «разгневаны», то о бойкоте они могли лишь говорить (сембан-сембан саджа), поскольку были им нужны деньги. В конце своей реплики Лебай Хусейн привел малайскую пословицу, которая в точности описывает затруднительную ситуацию, в которой оказались женщины: «Разозлившись на свой рис, выбрасывают его на съедение курам» (Шарах сама наси, таук, баги аям макан). Ближайший английский эквивалент этой поговорки звучит так: отрежу нос назло лицу[430].

Если немного расширить перспективу, не ограничиваясь нашей отдельной взятой деревней, то перед нами предстанет более масштабная и более удручающая картина. В рассматриваемый период бригады совместного труда из Седаки время от времени нанимались на полевые работы по пересадке риса на расстоянии до 30 миль от Седаки. Как рассказывала мне Росни, однажды некая женщина из Сетити-Бату, где бригада Росни занималась посадкой риса, сообщила ей, что крестьянин, на которого они работали, не смог набрать для выполнения этой задачи местных работниц, поскольку в предшествующем сезоне собирал урожай при помощи комбайна. Узнав об этом, Росни сказала своей собеседнице, что ей «больно на сердце» (сакит хати), однако работа в любом случае почти закончена[431]. Есть все основания предполагать, что были и другие подобные случаи. Таким образом, если взглянуть на ситуацию с этой более широкой перспективы, то окажется, что в других деревнях региона Муда более бедные женщины из Седаки непреднамеренно выступали в роли «штрейкбрехеров». В свою очередь, женщины из этих или других похожих деревень, несомненно, появлялись в Седаке, чтобы нарушить бойкот уже здесь. В данном случае перед нами почти классический пример сокрушительных последствий классовых действий крестьян, когда они ограничиваются – как это обычно и происходит – одной или несколькими деревнями на фоне гораздо более масштабного рынка труда[432].

Подобные попытки бойкота, предпринимавшиеся работниками, имели место на значительной части территории региона Муда. Как признался в нашем разговоре один чиновник из администрации МАДА в штате Кедах, он подозревал, что большинство землевладельцев наподобие Хаджи Салима, обращавшихся в его организацию за разрешением на ввоз тайцев для работ на пересадке риса, на самом деле пытались обойти бойкот, который устраивали местные работники. Поскольку эти люди неизменно относились к довольно крупным земледельцам, они же, скорее всего, при первой же возможности нанимали уборочные комбайны. Обсуждения бойкота, безусловно, велись чрезвычайно широко. Например, Розмари Барнард сообщает, что в 1978 году в одной деревне неподалеку от столицы штата Кедах Алор-Сетара «говорили об объединении сил, направленном на то, чтобы в следующем сезоне попытаться заблокировать комбайны»[433]. В самой Седаке я часто слышал названия деревень, где жители, как утверждалось, не допускали комбайны на местные поля. По словам Лебая Пендека, на всех полях деревни Гелам-Дуа к северу от Седаки урожай по-прежнему собирался вручную. Кубан-Джерай и другие деревни в районе Букит-Рая, где были сильны позиции ПАС, часто упоминались в качестве мест, куда комбайны не могли попасть из-за бойкота и диверсий в отношении машин. В Канконе, также к северу от Седаки, бедняки, говорил Мансур, были «лучше организованы» (лаги тератур), а ручная уборка урожая оставалась обязательной[434]. В соседнем Менкуане пришлось вызывать полицию, чтобы предотвратить почти начавшийся бунт, когда один крупный землевладелец в последний момент попытался распустить работников, нанятых им для сбора урожая, обнаружив, что может безотлагательно воспользоваться комбайном, находившимся где-то поблизости.

Но чаще всего в подобном контексте упоминалась деревня Перматан-Булух, расположенная примерно в 12 милях к северу от Седаки. В этом селе, по утверждению многих людей, бедняки объединились настолько успешно, что комбайны там по-прежнему не использовались. В Седаке работники, занимавшиеся сбором урожая и пересадкой риса, говорили об этой общине чуть ли не с благоговением, поэтому я решил посетить Перматан-Булух, чтобы увидеть всё воочию. Моим спутником в тот день был Амин, чей дядя жил в этой деревне и самостоятельно обрабатывал более десяти релонгов земли. По словам дяди, и сам он, и большинство других крестьян в Перматан-Булухе теперь используют комбайны, а бойкотировать тех, кто это делает, не удалось. И лишь когда я прогулялся по рисовым полям без сопровождения, мне довелось услышать несколько иной рассказ от одного мелкого арендатора. Согласно его утверждению, «бедняки» в Перматан-Булухе фактически не допускали комбайны к уборке урожая риса на протяжении трех сезонов, до 1978 года. В ответ на мой вопрос, как жителям деревни это удалось, мой собеседник ответил, что крупные хозяева «боялись». А когда я спросил, почему они боялись, тот просто сказал такую фразу: Толок путих-путих, – которую можно перевести как «Засверкали мачете» либо «Мачете были очень острыми». Возможно, почувствовав, что уже и так слишком много рассказал незнакомцу, этот крестьянин отказался вдаваться в подробности, однако из его ремарки было ясно, что угроза насилия была здесь значимым фактором. Относительный успех в задержке механизации Перматан-Булухе можно объяснить при помощи ещё двух особенностей этой деревни. Как выяснилось, доля безземельных крестьян и мелких землевладельцев, чьи доходы сильно зависели от наемного труда, здесь была больше обычной. Необычным человеком был и староста деревни – специфика его биографии также могла способствовать солидарности среди бедняков. Как и большинство сельских старост, этот человек родился в зажиточной семье, однако его отец потерял почти всю свою землю из-за долгов, связанных с увлечением азартными играми, и поэтому староста Перматан-Булуха сам посвящал часть своего времени наемной работе на уборке урожая. Но даже с этими особыми «преимуществами» успех