Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

он оставил на стеблях, если в его семье есть кто-то, кто подберет недообмолоченные колосья. Чем больше риса бедняки оставляют лежать возле молотильных кадок, тем больше риса женщины из их семей смогут подобрать, когда уборка урожая завершена. Это дает молотильщикам дополнительный стимул оставлять немного рисовых на колосьях.

Разумеется, по поводу того, сколько раз следует выбивать каждый сноп риса в зависимости от сорта и степени спелости, сформированы определённые ожидания. Однако для того, чтобы они были реализованы, требуются постоянный нажим на молотильщиков и постоянный надзор за их действиями. В те первые несколько раз, когда я сам участвовал в обмолоте риса, я терялся в догадках, почему крестьянин, пусть и относительно бедный, не выполнял эту работу самостоятельно. В конечном итоге, рассуждал я, он мог бы сэкономить до 20 ринггитов на плате, которая доставалась другим людям. В конце дня я задал соответствующий вопрос крестьянину (это был Мат Иса), на чьём поле я работал, и услышал в ответ, что без присмотра за молотильщиками он потеряет половину своего риса. Такая оценка определенно была преувеличенной, однако она объясняет, почему большинство мелких земледельцев контролируют работающих на них молотильщиков, а не молотят сами. Пока работники трудятся, крестьянин, заказывающий их услуги, медленно перемещается по полю, напоминая им о своём присутствии. Но когда он оказывается в дальнем углу поля, когда его обзор закрывает циновка, высоко натянутая вокруг кадки, чтобы улавливать разлетающиеся зерна, или когда крестьянин занят приготовлением перекуса для работников, количество ударов, которым подвергают каждый пучок молотильщики, ощутимо сокращается. Выгоды, которых может добиться такими действиями молотильщик, имеют незначительный и ограниченный характер, поскольку земледелец – или, как его называют на малайском, «хозяин риса» (туан пади) – будет обращать внимание на то, как быстро наполняется кадка, может время от времени проверять обмолоченные вязанки, и в любом случае всегда может принять решение не приглашать конкретного работника снова в следующем сезоне[439]. Мне рассказывали, что порой молотильщику, чья работа не нравилась земледельцу, сообщалось, что завтра его услуги не понадобятся, однако такое случается крайне редко. Кроме того, всякий раз, когда это возможно, земледелец избегает нанимать молотильщика, в чьём домохозяйстве есть много людей, подбирающих недообмолоченные колосья. Например, Тощего Мата, чья семья в полном составе подбирает невероятное количество колосьев, в Седаке приглашают молотить редко – если такое вообще происходит. Другие бедняки порой отправляют своих жен или дочерей подбирать колосья на полях, где они работали на обмолоте, однако стараются не возводить это в привычное занятие, чтобы не ставить под угрозу свою занятость.

Теперь, когда доступной работы по обмолоту стало значительно меньше, поле для подобного рутинного сопротивления сузилось, но не исчезло полностью. Компромиссом между пожеланиями хозяина урожая и тем объемом риса, который он способен обеспечить, контролируя молотьбу, выступает то, сколько раз происходит фактический обмолот каждого снопа, – этот компромисс предопределяется не только общим балансом сил, но и ежедневной неослабевающей борьбой на рисовых полях.

Ещё одним средоточием рутинного сопротивления выступает определение ставок оплаты за пересадку, жатву и обмолот риса. Диапазон расценок здесь относительно невелик, поскольку в течение каждого сезона устанавливается нечто вроде общепринятой ставки, основанной на состоянии рынка труда. Однако некоторые вариации и пространство для маневров присутствуют как в начале отдельно взятой фазы, ещё до того, как ставки устоятся, так и при возникновении временной нехватки рабочей силы. Бригады женщин и мужчин, занимающихся обмолотом, невероятно чутко реагируют на сообщения о том, что любой земледелец платит хотя бы немного больше в сравнении со ставкой предшествующего сезона. По словам Росни, «как только кто-нибудь получает [повышенную плату за работу], другим [работодателям] приходится устанавливать такие же расценки (Сату кали дапат, лайн кена турут)». Фактическая общепринятая ставка оплаты за выполнение конкретных задач выступает предметом жарких споров почти каждый сезон: женщина, возглавляющая бригаду, называет самую высокую ставку, о которой она слышала (либо может обоснованно измыслить), а работодатель таким же образом указывает самую низкую. Работников сдерживает перспектива потерять заказ, а земледельца – заинтересованность в том, чтобы его урожай был пересажен или собран вовремя. На руку работникам в этом переговорном процессе играют китайцы, занимающиеся земледелием в этих местах, поскольку они, скорее всего, не будут ориентироваться на средние расценки и заплатят больше[440]. От крупных земледельцев можно довольно часто услышать жалобы на то, что их работники лгут и обманывают (бохон, типу), когда дело доходит до установления общепринятых расценок. Земледельцы тоже держат ухо востро и всякий раз, когда это возможно, пытаются оспорить сообщения о более высоких ставках заработной платы, либо объяснить их указанием на особые условия (например, большая глубина воды, покрывающей посевы, или предоставление работникам крова на время жатвы и обмолота), которые неприменимы к их собственным полям. Преимущества, которые можно получить при помощи этих конфликтующих между собой картин рынка труда, могут показаться незначительными, однако для людей, находящихся на грани бедности, возможность получить даже небольшую выгоду никогда не является чем-то ничтожным. Показатели, которые в статистических данных по региону Муда выступают характеристиками сезонного «рынка труда» – средние расценки за пересадку, жатву и обмолот риса, – на уровне отдельно взятой деревни являются результатом постоянного лавирования.

Вторжение механизации привело к тому, что значительная часть риса-сырца, собираемого вручную, теперь поступает с подтопленных низинных полей или с полей, где тяжелые метелки риса прибиты к земле ветром и дождем. Столь специфические условия в принципе требуют особых расценок оплаты труда, и именно эти особые расценки должны выступать ареной борьбы. В способе её ведения обнаруживаются те же самые элементы «забастовочных» действий и предусмотрительности, с которыми мы уже встречались при описании сопротивления механической уборке урожая. Например, в преддверии жатвы старшие бригад наподобие Росни обычно заранее осматривают поле. Если вода на поле стоит слишком высоко либо рис полёг (или при обеих этих условиях), руководительница бригады редко обратится к земледельцу с прямым предложением повысить ставку оплаты в расчёте на один релонг. Вместо этого она «даст знать» (чара семмбуньи may), что жатва потребует гораздо больше времени, чем обычно, в связи с чем расценки должны быть значительно выше стандартных 35 ринггитов (ставка для основного сезона 1979 года). В распоряжении земледельца имеется несколько потенциальных вариантов «ответа». Например, он может «дать знать», что готов рассмотреть более высокие расценки в зависимости от того, как пойдёт работа, может промолчать, или же может уведомить, что стандартной ставки оплаты, по его мнению, в данном случае достаточно. Но если земледелец предлагает ставку, которая явно не выходит за адекватные рамки, а альтернативные варианты работы недоступны, женщины придут