Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

Кроме того, здесь нет провоцирующего классового фактора в виде лишь одного-двух крупных землевладельцев, монополизировавших практически всю землю, которым противостоит поголовно бедное и сплоченное крестьянство. Все эти условия проявляются в той разновидности воровства, которую сейчас можно обнаружить в Седаке: оно совершается анонимно под покровом темноты, и складывается впечатление, что воры делают свою работу в одиночку или в лучшем случае парами, – в полицейских отчетах такие деяния проходили бы под рубрикой «мелкие кражи».

Тем не менее в Седаке регулярно исчезают самые разные вещи. С деревьев и вокруг домов более обеспеченных крестьян постоянно пропадают плоды, и мало кто рассчитывает, что из небольшого урожая манго, папайи, упавших кокосов или бананов удастся собрать больше половины. Обладатели пальм, листья которых необходимы для изготовления циновок, корзин или традиционной кровли из аттапа, всё время жалуются, что эти листья часто исчезают. Крестьяне, которые держат мелкую живность наподобие кур, уток или гусей, сетуют, что кто-то постоянно ворует и яйца, и саму птицу. В засушливый сезон, когда государственные автоцистерны время от времени привозят в Седаку питьевую воду, жителям деревни, желающим её получить, необходимо оставлять возле главной дороги свои пластиковые или металлические канистры (тон аер), поскольку предугадать время доставки воды невозможно. Эти ёмкости, обычно стоящие порядка пяти ринггитов, тоже часто крадут. В несколько большем масштабе порой происходят кражи велосипедов, буйволов и даже мотоциклов (три случая за последние два года).

В этих кражах – как мелких, так и более серьёзных – присутствует закономерность, которая вписана в саму социальную структуру деревни. Мишенью (возможно, за исключением велосипедов) здесь выступают более состоятельные обитатели Седаки. И это неудивительно, учитывая то обстоятельство, что именно относительно обеспеченные люди, скорее всего, располагают большим участком земли с фруктовыми деревьями и пальмами, именно у них больше всего ёмкостей для воды, имеется корм для домашней птицы и, скорее всего, есть буйвол или мотоцикл. Согласно общему мнению, злоумышленников надо искать среди деревенских бедняков. Сама по себе указанная закономерность не выступает доказательством того, что бедные воспринимают подобные кражи как способ сопротивления или некую форму «социального бандитизма». Добыть какие-либо свидетельства на сей счёт мне попросту не удалось. Между тем важно то, что классовый характер воровства встроен в сами отношения собственности, доминирующие в Седаке. Богатые в общем и в целом владеют тем, чем стоило бы поживиться, тогда как у бедных есть все стимулы это сделать. Вспоминается ответ американского грабителя банков Вилли Саттона по прозвищу Обманщик[455] на вопрос о том, почему он занимается своим ремеслом: «Потому, что там лежат деньги».

Если не принимать в расчет исчезновение буйволов и мотоциклов, то другие упомянутые разновидности мелких крах вызывают у обеспеченных селян сожаление, хотя они воспринимаются, скорее, как досадная неприятность, нежели серьезная угроза. Основное беспокойство зажиточных крестьян связано с главным продуктом этой монокультурной экономики – рисом. Преимущества кражи риса для потенциального грабителя очевидны, ведь все козыри на его стороне: рис можно легко воровать небольшими порциями, а как только это произошло, отследить его дальнейшие перемещения практически невозможно.

Количество риса-сырца, украденного за тот или иной отдельно взятый сезон, не столь велико в сравнении с совокупными объемами урожая, однако вызывает тревогу у крупных земледельцев – более того, они полагают, что масштабы воровства растут. Разумеется, какая-либо надежная статистика здесь отсутствует, однако я постарался зафиксировать все пропажи риса, о которых мне сообщалось в течение основного сезона 1979–1980 годов. Самой значительной категорией краж заведомо выступают целые мешки с обмолоченным рисом, оставленные на полях на ночь во время сбора урожая, – соответствующие данные приведены в таблице ниже. К этому общему количеству необходимо добавить рис, который был похищен иными способами. Например, исчезло по меньшей мере четыре мешка риса (два из них принадлежали Абу Хассану), который был разложен на циновках для просушки на солнце. У Хаджи Джаафара и Камила пропало по мешку риса, хранившегося в подвалах их домов. Также мне рассказывали, что в течение указанного сезона примерно такое же количество риса было украдено из амбаров (джелапан)[456]. Ещё немного риса, по словам селян, было срезано на полях – сколько именно, судить сложно, хотя это явно был несущественный объём. Как отмечают жители деревни, на поле вора поджидают проблемы, поскольку при обмолоте издаются звуки, а ещё надо избавиться от соломы, хотя богатые утверждают, что воры на самом деле слишком ленивы, чтобы утруждать себя молотьбой[457]. Наконец, при тщательном учёте украденного риса необходимо заложить определённое количество зерна, которое молотильщики, как утверждается, в конце рабочего дня засовывают в карманы и за пазухи. Большинство земледельцев смотрят на такие мелкие кражи сквозь пальцы, поэтому я не пытался подсчитать, какое количество риса похищается таким способом.

Количество похищенных мешков обмолоченного риса в основной сезон 1979–1980 годов, согласно сообщениям селян

Примерная стоимость в денежном эквиваленте – 532 ринггита Заслуживают внимания определенные факты, относящиеся к общей схеме воровства. Во-первых, за исключением Самата и Фадзила, которые являются лишь умеренно зажиточными крестьянами, все потерпевшие относятся к самой богатой трети домохозяйств Седаки. Это может однозначно указывать на очевидный факт, что такие домохозяйства, скорее всего, располагают более значительным объемом риса, остающегося на поле во время уборки, тогда как мелкие земледельцы, которые едва ли могут позволить себе потери урожая, прилагают все усилия, чтобы быстро доставить обмолоченный рис к своим домам. Конечно же, не приходится сомневаться, что рискам таких потерь наиболее подвержены крупные хозяева с участками, расположенными далеко от их домов, где рис нельзя обмолотить – а следовательно, и складировать – за один день. Но и здесь вновь вступает в силу уже отмеченное выше наблюдение: общая схема воровства представляет собой результат распределения материальных активов – в данном случае определяемого размером хозяйства. К тому же никто не сомневается, что ответственность за подавляющее большинство краж риса несут бедняки – причем бедняки местные.

Общий объём похищенного – вероятно, 20–25 джутовых мешков – составляет менее сотой части риса, собранного за сезон всеми земледельцами деревни. По такой мерке потери довольно незначительны, а несут их в основном те крестьяне, которые получают существенные излишки продукции[458]. Но если оценивать значимость потерь по такому критерию, как возможная прибавка к обеспечению продовольствием нескольких беднейших семей деревни, то они могут выглядеть вполне весомо. Представляет определенный интерес следующее обстоятельство: эти 20–25 мешков риса эквивалентны более чем половине того объема зерна, который земледельцы добровольно раздают в качестве закята перибади после сбора урожая. Подобное сравнение уместно именно потому, что