Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

уместными в этот момент. Однако вероятность того, что эти формы сопротивления исчезнут полностью, пока в сельской социальной структуре будут доминировать эксплуатация и несправедливость, невелика. Они выступают тем неподатливым основанием, на котором могут произрастать другие формы сопротивления, и, вероятно, сохранятся и после того, как эти другие формы потерпят неудачу либо сами породят какую-то новую модель неравенства.

Рутинные репрессии

Формы репрессий в Седаке являются столь же «рутинными», как и формы сопротивления. Поиск более гнетущих разновидностей принуждения, какие можно обнаружить во многих других странах Юго-Восточной Азии – массовых арестов, физической ликвидации противников, введения военного положения и военизированных формирований, уполномоченных похищать и убивать людей, – здесь окажется тщетным. Малайское крестьянство, в отличие от индонезийского, не хранит страшные воспоминания о недавних массовых убийствах[471], которые могут настолько запугать людей, что они перестанут подавать голос[472]. Но вместо подобной широкомасштабной жестокости и нездорового страха в Малайзии присутствует постоянное давление каждодневных репрессий, подкрепляемое совершаемыми от случая к случаю арестами, предупреждениями, усердной работой полиции, правовыми ограничениями и законом «О внутренней безопасности», который разрешает бессрочное превентивное заключение отдельных лиц и вводит значительные запреты на политическую деятельность.

Установить, в какой степени подобные репрессии выступают ограничителем для рассмотренных выше различных форм сопротивления, непросто. Судить о воздействии репрессий можно было бы ретроспективно, если бы они ослабли или прекратились вовсе. Аналогичным образом можно было бы дать оценку тому, был ли существующий уровень репрессий достаточен для сдерживания более угнетенного крестьянства, если бы внезапно улетучились альтернативы сопротивлению, такие как краткосрочная наемная работа в городах. При отсутствии любого из таких естественных экспериментов оценка влияния репрессий будет неизбежно оставаться довольно умозрительной. Тем не менее можно продемонстрировать, что в умах многих сельских жителей присутствует элемент страха, структурирующий их представление о доступных им возможностях.

Атмосфера запугивания заражает в особенности (хотя и не исключительно) тех селян, которые тесно связаны с оппозиционной партией ПАС. Вскоре после выборов 1978 года всех членов ПАС систематически увольняли из каждого сельского комитета в штате Кедах. Этот шаг не только подготовил почву для отказа всем членам ПАС в государственных льготах, но и дал понять, что отныне оппозиция не будет обладать легитимной ролью в политике на уровне деревенских сообществ. В середине 1979 года Управление по делам религий Кедаха предприняло дальнейшие меры, запретив по меньшей мере восьми видным религиозным учителям из ПАС, включая устаза Фавзи из соседнего города Яна, читать проповеди в любой мечети или деревенских мадрасах на территории штата. Общая атмосфера была такова, что с 1978 по 1980 годы многие собрания ПАС в óкруге проводились тайно. В самой Седаке представители оппозиции воспринимали это всеобщее запугивание как постоянную возможность оказаться под арестом по прихоти Басира или других лидеров ОМНО. Например, Низам бин Хаджи Лах, убежденный приверженец ПАС, объяснял, что никогда не заходит что-нибудь купить в лавке Басира, поскольку опасается, что тот заявит, что он украл какой-то товар, и его арестуют. И он, и другие члены ПАС, которые перевозят рис на мотоциклах, вечно обеспокоены тем, что Басир может подстроить такую ситуацию, когда полиция остановит их по пути и оштрафует за неуплаченный дорожный налог и отсутствие страховки. По словам Шахнона, он стал политическим «молчуном» (сенгап), потому что деревенский комитет по собственному желанию может инициировать арест любого члена ПАС, а полиция поверит слову комитета больше, чем любому крестьянину, который поддерживает эту партию. Когда однажды кто-то закрасил вывеску с надписью «Программа деревенского благоустройства» в помещении мадрасах Седаки, на следующее утро была вызвана полиция, которая допросила нескольких членов ПАС. Никого не арестовали, но визит полиции оказал именно тот леденящий эффект, которого добивался комитет. Выше уже упоминалось, что Ток Махмуд боялся сообщить мне имеющиеся у него сведения об умышленной поломке машин из-за страха перед полицией. К особому страху перед деревенским комитетом и полицией в Седаке следует добавить общее подозрение, которое вызывают у крестьян даже самые, казалось бы, безобидные действия государства. Этот момент стало очевиден, когда в феврале 1980 года в деревню приехал какой-то мелкий чиновник из Информационного отдела, чтобы подготовить почву для предстоящей переписи населения, которая проводится раз в десять лет. Бóльшую часть своего выступления он посвятил тому, что отчитывал крестьян за ложные ответы на вопросы анкеты во время прошлой переписи и тщетно уверял их в том, что эта процедура не имеет никакого отношения к налогам и им не следует бояться или спасаться бегством. Таким образом, если отставить в сторону конкретные страхи, то укреплению атмосферы опасений способствует классическое крестьянское недоверие к государству.

Наглядным уроком в части границ допустимого протеста стала реакция властей на крупную демонстрацию, состоявшуюся в столице штата Алор-Сетаре 23 января 1980 года. Не будем надолго останавливаться на истоках и деталях этого протеста, поскольку цель следующего краткого описания состоит в том, чтобы сосредоточиться на страхе, возникшем после демонстрации. Очевидными вопросами, которые её спровоцировали, было требование повысить отпускную цену производителей на рис-сырец и противодействие введенной незадолго до этого схеме купонов, предполагавшей, что два ринггита от цены за пикуль[473] риса-сырца удерживались с продавца и сохранялись для него на специальном счету. Несмотря на то, что такие принудительные накопления должны были приносить прибыль (а не «процент», запрещенный по канонам ислама) и могли быть возвращены через шесть месяцев, эта схема почти повсеместно оказалась непопулярной. Многим показалось, что с её помощью цены производителей была снижены на два ринггита, и было непонятно, удастся ли вообще большинству производителей, которые продавали свой рис китайским посредникам, вернуть свои «накопления»[474]. Определённую легитимность недовольству добавило то обстоятельство, что премьер-министр Кедаха проводил кампанию с обещанием повысить цену на рис-сырец, а ассоциации земледельцев, в которых доминирует ОМНО, сами выступили против системы купонов. Так или иначе, 23 января толпа из примерно десяти тысяч человек собралась перед государственным административным зданием, чтобы выразить протест против системы купонов и потребовать повышения цены на рис на десять ринггитов[475]. Когда премьер-министр наконец появился перед людьми, ему не удалось выступить из-за громкого крика, а затем в дело вмешались полиция и силы борьбы с массовыми беспорядками (Федеральные резервные части (FRU/ФРП) и соединение военизированной полиции), разгонявшие и задерживавшие демонстрантов – некоторые из них тщетно пытались найти убежище в расположенной на другой стороне улицы государственной мечети. Из всех описаний случившегося следует, что это была самая крупная демонстрация рисоводов, состоявшаяся в Кедахе по меньшей мере с 1954 года, когда тысячи земледельцев вышли на демонстрацию с требованием государственной помощи после сезона катастрофического