Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

от Старого Света, что привело к созданию в американской политике сильной традиции политического изоляционизма. Но в то же время, по словам Шмитта, он означал утверждение власти США в мире, поскольку определял их сферу влияния, совпадающую с целым полушарием (значительно превосходящим непосредственные границы США), за которое Соединенные Штаты стали нести, как они сами объявили, особую ответственность. В результате госсекретарь Джеймс Монро определил четкий предел Jus publicum Europaeum как источника международного права или номоса Земли.

Второй момент стал частью сложной дискуссии о разделе бассейна Конго в 1880-х годах между великими европейскими державами и о претензиях Бельгии на суверенное приобретение территорий. Признавая претензию одного из колониальных обществ как нового государства, США проигнорировали требования Jus publicum Europaeum, определявшие территориальные притязания и аннексии европейских держав. Американская интервенция и односторонний акт признания подтвердили способность США ограничивать европейские державы. Эти действия не только стали прелюдией к самоутверждению США на мировой арене, но и определили тот специфический стиль самоутверждения, который разрывается конфликтом между универсализмом и изоляционизмом, определяющим внешнюю политику США и в наши дни. Вызов универсализма наиболее явен в дискриминирующем понятии войны и представлении о глобальном легализме, тогда как проблема изоляционизма, скрывающаяся в доктрине Монро и разделении мира на глобальные сферы влияния, обосновывает идею Шмитта о Großraum (или глобальных блоках).

Дискриминирующее понятие войны

Основой для идеи Jus publicum Europaeum было урегулирование войны, то есть ее ограничение четкими правилами. Шмитт описывает этот процесс, не прибегая к моральным концепциям, поскольку к морализации войны он относится скептически, что мы уже отмечали на примере его трактовки территориального завоевания и претензий коренных американцев, отнесенных Виториа к разряду «людей». Понятие jus – первичное юридическое понятие, даже для Фомы Аквинского и томистов. Следовательно, его следует отличать от всеобщего распространения моральности, последовавшего за индивидуалистическим поворотом современного естественного права, пример которого дает локковская теория моральной войны как карающей силы, выводимой из индивидуальных прав. Однако моральное регулирование войны часто провозглашается одним из величайших достижений международного либерализма, примером чему служат Нюрнбергский трибунал (1945–1946) и предшествующие ему судебные процессы, проведенные после Первой мировой войны.

Желание Шмитта поставить под вопрос стремление к юридически регулируемой войне и криминализации идеи «агрессивной» войны окрашено, с точки зрения критиков, его собственным опытом, в том числе и потому, что оно проявляется в докладе, написанном им в плену, куда он попал после поражения нацизма. Доклад «Международное преступление войны в его конкретности и противоположности военным преступлениям» был написан в ответ на запрос судьи Роберта Джексона, главного прокурора США на Нюрнбергском процессе. В частности, Шмитт доказывал, что ни одно преступление не может заслуживать наказания, если оно не было преступлением в момент совершения акта (nulla crimen, nulla poena sine lege). Этот довод и его доклад в целом остаются серьезным аргументом в споре о легитимности более поздних судебных процессов над военными преступниками.

Шмитт начинает свой разбор военного права с идеи Jus publicum Europaeum, как он сам ее понимал. Представление о войне как упорядоченной деятельности возникло в рамках Вестфальской системы международных отношений, сложившейся после европейских религиозных войн в XVII и XVIII вв. Шмитт считал эти войны архетипом моральных войн, в которых враг был не просто hostis (то есть противником), но и inimicus (предметом ненависти) – эти понятия, как мы помним, играли также важнейшую роль в его понятии «политического». Главным для этой идеи вражды и современного правового регулирования войны является то, что военный враг представляется правомочным противником, применяющим право государств на ведение войн. Таким образом, понятие политического проецируется вовне, на международную сферу, поскольку враг – это внешняя угроза политическим притязаниям государства. Шмитт определенно опирается на идею Клаузевица о войне как продолжении политического или техническую способность государств следовать своей политической повестке. В таком случае война – определяющая способность государственной политики в Jus publicum Europaeum, и ее следует сопоставить с идеологическими и политическими религиозными войнами, определившими период Реформации. Противникам в этих конфликтах враг представлялся абсолютным: не может быть соглашения между католиками и протестантами или между обоими этими вероисповеданиями и революционерами-анабаптистами. Одна сторона может выиграть лишь путем обращения или уничтожения врага. В обоих случаях главная задача – это не поражение, после которого враг может уйти домой, но уничтожение, после которого он просто перестает существовать. Морализация войны навязывает понятия добра и зла врагам, а потому снова превращает политическое отношение в экзистенциальное отношение победы или уничтожения.

Независимо от того, прав ли Шмитт, когда считает войны XVIII в. профессиональным дополнением политической власти, он определенно утверждает, что регулирование войны происходит на уровне, отличном от утверждений о добре и зле. Конечно, война может повлечь немало бед, особенно в силу развития техники. По Шмитту, именно это привело к международному регулированию в среде европейских держав определенных видов техники, например разрывных патронов или экспансивных пуль, известных как «дум-дум», поскольку они приводят к более тяжелым ранениям. Точно так же война может включать в себя случаи нарушения стандартов военного поведения, обычно допускаемые, к примеру, пытки или массовые казни военнопленных. Эти проблемы jus in bello регулируются опять же межгосударственными соглашениями, такими как Гаагская конвенция. Однако ключевое качество этих случаев jus in bello состоит в том, что их контроль и преследование соответствующих нарушений возложены на государство. Собственно, это и было продемонстрировано судом над Уильямом Кэлли в США по делу о массовом убийстве в Сонгми во Вьетнаме или же судебным преследованием британских солдат за нарушения законов войны во время Второй войны в заливе.

В такой концепции нет места для идеи, ведущей для современного представления jus ad bellum, подразумеваемого теорией «справедливой войны», или для санкций за преступление войны как таковое. С точки зрения Шмитта, это понятие о преступлении войны является противоречивым и оно коренится лишь в моральном суждении победителя о противниках, вынесенном после Первой мировой войны. Также оно во многом связано с фундаментальным пробелом Версальского договора, заключенного после перемирия. Если война – законное продолжение государственной власти в смысле Клаузевица, тогда она не может быть моральным понятием, а начало войны не может считаться несправедливым, если нет глобально принятой концепции справедливости. Именно фактическое наличие такой концепции отвергает Шмитт, анализируя преступление, якобы совершаемое самим фактом агрессивной войны. Такое преступление не было признано сторонами Первой и Второй мировых войн, а потому, что бы ни думать о нацистском руководстве (о котором Шмитт, что примечательно, умалчивает), оно в данном случае не нарушало закона. Судья Джексон хорошо понимал эту проблему и пытался найти определение соответствующего преступления в таких международных договоренностях, как Женевские протоколы, Версальский договор и пакт Бриана – Келлога 1928 г. Шмитт утверждал, что в последнем содержится столько уточнений и что он противоречил столь многим пунктам других договоров, что авторитетным источником права его нельзя считать.

Но аргумент Шмитта не сводится к тому, что тогда не существовало закона против развязывания агрессивной войны. С его точки зрения, сама идея такого закона противоречива и опасна, поскольку она способна искоренить представление о плюралистической международной сфере, в частности государственной системе, на которой стоял Jus publicum Europaeum. Криминализация войны повлекла бы уничтожение множественности политических сообществ. Они стали бы подчиняться порядку, способному, используя силу закона, запрещать войну и наказывать за преступления в рамках такого порядка. Подобная организация была бы чем-то большим, нежели слабо связанная федерация Лиги Наций или ООН, она стала бы единым политическим сообществом, но без фундаментальных качеств политического сообщества, а именно радикального отличия, вражды как отношения с врагом. Результатом оказался бы бесчеловечный манихейский мир двух фундаментальных категорий людей, добрых и злых. В этом рассуждении отражается обеспокоенность Шмитта претензиями большевистской классовой войны как воспроизведения религиозных войн другими средствами. Либеральное стремление к искоренению войны раскрывает, соответственно, скрытый милленаризм либерализма как альтернативного источника конца истории.

Аргументация Шмитта может показаться несколько преувеличенной, однако она иллюстрируется положением нейтралитета в свете нового дискриминирующего понятия войны. Если военный акт представляет собой агрессию (а потому по самой своей природе несправедлив),