Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

и место исламских святынь) и Иран (важнейший центр шиитского ислама). Но Хантингтон, опять же весьма прозорливо, привлекает внимание к положению Турции (с ее османским наследием и современными внешнеполитическими успехами), считая ее возможным цивилизационным центром.

Хантингтон проявляет осторожность, представляя свою теорию цивилизационного конфликта в качестве исследования и описания складывающих эмпирических паттернов международной политики излома тысячелетий. Цивилизационные предпочтения и правда могут объяснять разные подходы России и Турции к Первой войне в Персидском заливе или же враждебную реакцию России на действия Запада против Сербии в Боснии, а потом и в Косово. Неясно, однако, выдвигает ли он некий нормативный тезис, который бы утверждал, что цивилизационное предпочтение и противостояние должно определять американскую или западную политику в будущем. Это стало одним из наиболее спорных моментов в аргументе Хантингтона. В одном из отрывков своей статьи он подходит к признанию цивилизационного предпочтения как нормы, то есть не просто объяснения, но и оправдания политического курса.

Сравнивая решительность Запада в случае с Ираком [в войне в Персидском заливе 1991 г.] с его неспособностью защитить боснийских мусульман от сербов и применить санкции против Израиля за несоблюдение тем резолюций ООН, мусульмане упрекают Запад в двойной морали. Но мир, где происходит столкновение цивилизаций, – это неизбежно мир с двойной моралью: одна используется по отношению к «братским странам», а другая – по отношению ко всем остальным [Хантингтон, 1994, с. 41].

Здесь Хантингтон указывает определенно на то, что политические действия будут отвечать цивилизационному предпочтению и что это просто факт. А потому мы можем признать этот факт в выработке международного курса. За десятилетия, прошедшие после 1990-х годов, в США и на Западе состоялось немало важных споров о международной политике между защитниками нового глобального порядка и теми, кто признает неустранимые локусы конфликта в том именно смысле, что предсказывал Шмитт. Хантингтон предлагает один из вариантов формирования нового «номоса Земли». Но он не единственный последователь Шмитта, что мы можем понять, взглянув на несколько отличную, но связанную с рассмотренными вопросами критику глобального легализма.

Глобальный легализм

Проблема глобального легализма стала спорным элементом международного права и теории прав человека, особенно в США. Хотя американский правовед Эрик Познер – не единственный критик глобального легализма, он стал одним из наиболее видных представителей этого критического направления [Posner, 2011]. Я опять же не имею в виду того, что Познер сам признает себя апостолом Карла Шмитта, – это не так. Работы Познера продолжают достойные традиции американской юриспруденции и политологии, в которых подчеркиваются федерализм Гамильтона и скептическое отношение к судебному активизму. В то же время в работах, написанных вместе с Адрианом Вермелем, Познер опирается на предложенную Шмиттом критику либерального конституционализма, применяя ее к чрезвычайным полномочиям президента США, которые стали особенно важны в контексте «войны с терроризмом».

Проблемы самой идеи международного права хорошо известны в реалистической теории международных отношений и политики, а связанный с этой теорией моральный скепсис порождает также и скептическое отношение к правам человека. Данная критика глобального легализма не является, однако, переизданием реалистического морального скепсиса и утверждением этатизма, который можно найти в работах Моргентау или Джорджа Кеннана. В действительности речь идет о специфическом развитии проблемы судебного активизма на международном уровне. Судебный активизм возникает, когда судьи своим решением, применяя закон к новым случаям, сами создают его. С точки зрения строгих правовых позитивистов и реалистов, судьи создают новый закон, вынося решение по сложным делам, а потому узурпируют прерогативы законодательной власти. Это создает проблему демократической легитимности права судебной власти пересматривать решения законодателей и исполнительной власти в рамках либеральных конституций. Если судьи прямо создают законы, тогда встает проблема их авторитета, который это допускает. В рамках этого сложного комплекса дискуссий можно отметить, что ранняя работа Шмитта «Диктатура» (1921) и понятие суверенитета из «Политической теологии» (1922) говорят о том, что все конституции и правовые системы в конечном счете зависят от фундаментального политического акта. В пределах устойчивого политического сообщества такой политический акт может совершаться демократическими институтами или же избранной исполнительной властью, такой как президент США. В американской конституционной политике Познер и его коллеги ассоциировались с защитой неограниченной интерпретации президентских полномочий. Однако в области международного права не существует такой политической структуры, которая бы легитимировала законодательство, стоящее за международным правом и судебными решениями.

С точки зрения таких критиков глобального легализма, как Познер, проблема в отсутствии не только глобального государства с определенными политическими структурами, но и какого-либо легитимного политического контекста, способного обосновывать практику международных юристов. Поэтому они превращаются в профессиональную элиту, никак не связанную с социальной практикой и профессией юристов, работающих в национальной, государственной или муниципальной правовых системах. Либо такие юристы становятся попросту функционерами, бюрократами автономной системы международной сферы. В значительной части аргументы Познера представляют собой эмпирическое описание международного права и решений, показывающее, что они являются попросту расширением политических интересов господствующих государств или же результатом коалиций государств, сотрудничающих ради достижения общих национальных интересов, – так, другие государства часто объединяются, чтобы ограничить легитимную власть США. Если подобная коалиция господствует, тогда лучше будет объявить о таких интересах открыто, чтобы правительства можно было призвать к политической ответственности. Если господствует отдельное государство, тогда глобальный легализм – не более чем абстрактная форма международного морализма. Познер предлагает интересное критическое обсуждение недавнего укрепления международных судов, расследующих нарушения прав человека в Руанде и бывшей Югославии, а также критику едва ли не «священного» статуса Нюрнбергского трибунала над главными военными преступниками, состоявшегося после Второй мировой войны. В этих дискуссиях отражается и критика самим Шмиттом справедливости победителя (хотя Шмитт сам был заинтересованным лицом). Более важно, что эти аргументы опираются на «дискриминирующее понятие войны», предполагающее справедливый глобальный порядок.

Вызов глобального легализма состоит в том, что на самом деле он является не конкретным порядком, а абстракцией глобального либерализма. В свою работу «Опасности глобального легализма» Познер включил интригующее послесловие «Америка против Европы». В нем он предполагает, что есть два взгляда на глобальное международное право, которые находятся в конфликте как кандидаты на то, что Шмитт назвал бы новым номосом Земли. Познер не утверждает, что европейская форма глобального либерализма создает угрозу существованию, что можно было бы вывести из политико-теологических рассуждений Шмитта. Однако она грозит целостности суверенных держав, отделяя право от демократии или народного правления и создавая между ними конфликт. Позиция Познера – не просто еще одно утверждение американской гегемонии в поствестфальской системе государств и преимуществ однополярного мира. Она ставит под вопрос имманентный историцизм международного права как следующей фазы прогрессивного развития, ведущего к миру без войны и без политических сообществ, упорствующих в конфликте.

Война с терроризмом: Шмитт, партизаны и глобальные террористы

Споры внутри американского правительства и среди американских конституционных теоретиков об объеме президентских полномочий после теракта 11 сентября и в последующей «войне с терроризмом» воскресили призрак Шмитта как серого кардинала, стоящего за голосами, поддерживающими крайний реализм. Хороший пример – доклад, написанный бывшим заместителем генерального прокурора США Джоном Ю о применимости Женевской конвенции к обращению с задержанными, подозреваемыми в терроризме. Также Ю оказался связан с весьма спорным советом, определившим одну конкретную практику американской армии и разведывательных служб при президенте Джордже Буше-младшем, а именно применение так называемых усовершенствованных техник допроса (включая пытку водой, неудобные позы и лишение сна). Ю отстаивал узкую интерпретацию запрета пыток Женевской конвенцией, которая и сделала такой подход законным. Но опять же, важно напомнить, что право президента на применение чрезвычайных полномочий – отличительная черта американской политической системы, которая была определена «Федералистом» и использована на практике, когда во время американской Гражданской войны президент Линкольн приостановил действие фундаментального правового принципа habeas corpus. В то же время трактовка чрезвычайных полномочий в концепции суверенного диктатора у Шмитта, а также в его теории современного партизана, безусловно, сказалась на американском понимании «войны с терроризмом» и реакции на нее. И даже критики американской стратегии и политического курса склонны апеллировать к шмиттовским понятиям и его языку, когда надо охарактеризовать или же раскритиковать политические позиции и публичную риторику, окутывающую