Политические сочинения. Том III. История политических институтов - Герберт Спенсер

и строго наблюдают». Согласно Бруку (Brooke), у даяков «простой обычай сделался законом, и нарушение обычая влечет наказание пеней». По разумению некоторых малагазийских кланов, нововведение и несправедливость неразлучны; идея совершенствования вовсе непонятна им».

Это контролирующее влияние наследственных обычаев в группах людей, политически неорганизованных или имеющих слабую политическую организацию, не только столь же сильно, как и у триб и народов, стоящих на более высокой ступени развития, но еще гораздо сильнее. Сэр Джон Лебокк замечает: «Ни один дикий не может быть назван свободным. Окружающий его мирок ежедневно регулирует его жизнь сложной и, по-видимому, чрезвычайно стеснительною цепью обычаев (столь же обязательных, как и закон), странных предписаний и привилегий».

Хотя некоторые из этих диких обществ кажутся лишенными структуры, однако их понятия и обычаи образуют нечто вроде ее невидимой основы, служа суровым средством обуздания известных классов в их деятельности. Эта невидимая основа медленно и бессознательно складывалась в течение ежедневной работы, возбуждаемой преобладающими чувствами и направляемой преобладающими мыслями в продолжение поколений, уходящих глубоко в даль прошедшего.

Итак, говоря кратко, раньше развития какого-нибудь определенного органа социального контроля существует контроль, возникающий отчасти из общественного мнения живых, а в более широкой степени обусловливаемый общественным мнением мертвых.

§ 468. Но теперь дозвольте нам определенно установить истину, которая уже заключалась в примерах, данных нами ранее, а именно, что когда уже развилась политическая агентура, ее власть в широкой степени зависит от современного общественного мнения, а с другой стороны, находится почти в полной зависимости от общественного мнения прошлого времени. Правитель, являющийся отчасти органом окружающих его воль, еще в большей степени есть орган воль отшедших, и его собственная воля, в большой мере сдерживаемая первыми, еще в большей степени сдерживается последними.

Это потому, что его функции как регулятора главным образом состоят в том, чтобы поддерживать унаследованные правила поведения, в которых собраны воедино праотеческие чувства и идеи.

Это мы видим повсюду. Между арафурасами те решения, которые даются их старцами, «согласно обычаю, сходны с решениями их предков, к которым они питают глубочайшее уважение». То же самое и у киргизов: «суждения бэев (bais), или почитаемых старцев, основываются обыкновенно на известных и повсеместно признаваемых обычаях». И жители Суматры «руководствуются при решении различных спорных вопросов собранием долгое время слагавшихся обычаев (adat), завещанных им их предками. Старшины, произнося свои решения, не говорят «так повелевает закон», а «таков обычай».

По мере того, как устно передаваемый обычай становится записанным законом, политический глава является еще с большей ясностью агентом, через которого чувства мертвых контролируют действия живых. Что власть, которой он пользуется, есть главным образом власть, действующая чрез него, – это мы ясно видим, замечая его слабую способность к сопротивлению ей, если бы он захотел. Его индивидуальная воля является недействительною во всех случаях, исключая лишь те, когда отсутствие ясно выраженных или подразумеваемых предписаний умерших поколений делает ее свободной. Так, на Мадагаскаре «в тех случаях, на которые нет указания ни в законе, ни в обычае, ни в примерах прошлого, достаточно слова государя». У восточных африканцев «единственным ограничением власти деспота служат ada, или примеры (прецеденты) прошлого». О яванцах Раффлз пишет: «Единственным ограничением воли главы правления служат обычаи страны и то уважение, которое он приобретает своими личными качествами в среде своих подданных». На Суматре[72] народ «не признает за своими старшинами права создавать законы в тех случаях, когда уже имеются подходящие, или отменять и изменять их древние обычаи, к которым они чрезвычайно привязаны и которые ревностно охраняют».

И до какой степени обязательно это согласование с верованиями и чувствами предков, мы видим из тех роковых результатов, которые могут следовать из непочитания их. «Король ашантиев, хотя представляемый монархом деспотическим, никак не стоит вне контроля. Ему вменяется в обязанность соблюдать народные обычаи, перешедшие к народу от глубокой древности. Практическое пренебрежение этой обязанностью, выражавшееся в желании изменить обычаи предков, стоило Озаи Квамину (Osai Quamina) его трона». Этот пример напоминает нам ту общую истину, подтверждение которой мы видим и в настоящее время среди готтентотов, и в прошлом среди древних мексиканцев, и во всех исторических сказаниях цивилизованных народов, которые свидетельствуют, что правители, наследуя власть, давали обязательство не изменять установившегося порядка.

§ 469. Несомненное положение, утверждающее, что политическое главенство, простое или сложное, есть в большинстве случаев лишь агент, через который действует сила общественного чувства, настоящего и прошедшего, противоречит, по-видимому, многим фактам, доказывающим до какой степени велика власть самого правителя. Не говоря уже о принадлежащей деспоту возможности на номинальном основании или и вовсе без основания отнимать жизнь у человека, делать бесчисленные конфискации, переселять подданных из одной местности в другую, взимать без всякого ограничения подати деньгами и трудом, одно его право начинать и кончать войны, в которых жертвуется жизнью многих его подданных за раз, по-видимому, указывает нам на то, что его единичная воля стоит выше воли народа. Каким же образом может быть утверждаемо первоначальное положение?

Утверждая, что в неорганизованных группах людей чувство, проявляющееся в общественном мнении, контролирует политическое поведение точно так же, как контролирует оно и поведение, обозначаемое именем обрядового или религиозного, – утверждая далее, что правящие агенты на их первых ступенях развития являются продуктом общего чувства (aggregate feeling), получая от него свою силу и вместе с тем находя в нем сдерживающее влияние, мы должны допустить, что эти первоначальные отношения становятся запутанными, когда вследствие войн маленькие группы сливаются первично и вторично в группы более обширные. В обширном обществе, составленном из покоренных людей, содержимых в повиновении высшею силою, естественные отношения, изображенные выше, уже не существуют. Мы не должны надеяться найти в правлении, установленном принудительной силой завоевателя, черты правления, развивавшегося внутри общины. Общества, образовавшиеся путем завоевания, могут состоять – и в большинстве случаев состоят – из двух обществ, более или менее – если не совершенно – чуждых друг другу. Отсюда следует, что в этом случае не может существовать ничего, подобного тому объединенному чувству (united feelling), которое может воплотить само себя в политической силе, происходящей от целой общины. При этих условиях политический глава или производит свою власть исключительно из чувств господствующей части общины, или, направляя различные массы чувства, зародившиеся в высшей и низшей части общины, одни против других, он получает возможность сделать свою индивидуальную волю господствующим фактором.

Сделав эти объяснения, мы продолжаем, однако, утверждать, что обыкновенно почти вся сила правящей агентуры возникает под влиянием действия чувств если не целой общины, то по крайней мере той ее части, которая имеет возможность проявлять свои